Польское Наследство - Владимир Романовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отречение?
– Если бы была такая возможность, я привел бы не тебя, а полсотни пехотинцев. Нет, скорее всего меня попросят восстановить в правах кого-то из отлученных от Церкви. Какого-нибудь замшелого еретика. Аббат Доменико – не из тех, кто устраивает заговоры, он такой … хмм … непримиримый такой, борец за справедливость, как и все его друзья. Он знает, что я коварен и жесток, и это оскорбляет его эстетические чувства. А лучник для чего?
– Для твоей свиты, наверное.
– А, да … Если придется тебе его…
– … обезвредить…
– … да, правильно … Ты его не убивай только. Если получиться – в руку или в плечо ему … а то опять мне припишут убийство.
– За тобою числятся несколько.
– Несерьезно это! Не обращай внимания. Ладно … Пойдем, послушаю я, так и быть, претензии прелатов. Вызвали тайной запиской … конспираторы…
Аббат Доменико тем временем наставлял сообщников.
– Говорить с этим дьявольским отродьем нужно только вежливо. Будем терпеливы и смиренны, братья мои. Мы не требуем невозможного, или даже незаконного. Помните об этом. Мы всего лишь настаиваем, чтобы он исправил свою же ошибку. Не так ли, брат Лоренцо?
Лоренцо, в монашеской робе, с неопрятной бородой и нечесаными волосами, кивнул.
– С душителями вежливо говорить нельзя, – возразил отец Альфредо. – Бесполезно. Им можно только угрожать, или применять к ним силу. Кроме того, Бенедикт слишком невежествен, чтобы понять аргументы, которые мы собираемся ему предъявить. Люди, посвятившие себя теологии и естествознанию, держат ответ перед человеком, которому тиару подарили на день рождения, когда ему было двенадцать лет! Это позор! Скажи им, брат Лоренцо!
– Что говорить, – тихо сказал Лоренцо. – Я предоставлял свой трактат на суд коллегии. Три раза отклонили. Я пытался увещевать, ходил к влиятельным людям, меня выслушивали и соглашались, но добавляли при этом – без одобрения Папы Римского сделать мы ничего не можем. И вдруг это отлучение – как гром с неба.
– Это правда! – горячо поддержал его отец Альфредо. – Что ж прикажете делать изыскателю, когда его отлучили – подмастерьем наниматься к плотнику? Или к мореходам на корабль проситься? Все двери ему теперь закрыты. Позор! Церковь отказывается оказать поддержку одному из лучших ее умов! Он вынужден занимать деньги на еду – у своей семьи! Ибо любой из нас, ссудивший ему даже ничтожную сумму, рискует быть преданным анафеме.
– Да, это позор, – согласился Доменико. – Но прошу тебя, Альфредо, умерь немного свой пыл. Ты эмоциональный человек, ты хорошо читаешь проповеди, но дипломат из тебя никудышный.
– Я привык говорить только правду, и от этого не отступлюсь! – заявил Альфредо, сверкая глазами. – Да, я не дипломат. Я не умею кривить душой, как делают это многие при нынешнем Папе.
Бенедикт заступил в сад и медленным шагом – не для степенности, а чтобы не заносило влево – приблизился к группе. Все встали.
– Сидите, сидите, – попросил он слабым голосом. – Я так … я по-дружески к вам … с дружеским визитом по просьбе Доменико, которому я не могу отказать…
Он взялся рукой за спинку скаммеля и осторожно на него опустился – в купеческом костюме, красивый, очень бледный молодой человек. Двое с ножами в сапогах решили, что он бледен от страха. Правы они были только наполовину.
– Беатиссимо падре, – начал Доменико, – мы, посоветовавшись, решились тебя просить о небольшой милости. Дело в том, что брат Лоренцо – вот он, здесь сидит – отлучен был по твоему приказу, и мы подумали, что приказ ты отдал, не вникнув в суть.
– Да, – согласился Бенедикт. – Со мной такое бывает. И вы предоставляете мне возможность в суть эту вникнуть, дабы я отменил приказ, не так ли.
– Не говоря уж о том, что приказ составлен не по форме…
– Что ж мне, буллу, что ли, издавать ради брата Лоренцо? – удивился Бенедикт. – Это несерьезно, друзья мои.
– Мы даже взяли на себя смелость составить соответствующий документ. Все, что нужно – твоя подпись.
– Не спешите, – возразил Бенедикт, и собеседники его напряглись и насупились. – Ведь нужно, как ты только что сказал, вникнуть в суть.
– Сомнительно, – злобно сказал один из прелатов.
– Представься, пожалуйста, – попросил Бенедикт, чувствуя, как пульсирует мозг, и как заваливается влево, с остановками, Вселенная.
– Альфредо, настоятель монастыря Святого Джованни в Милане.
– Очень приятно. Что же повергает тебя в сомнения, реверендо дон, и повергает настолько, что бросив вверенный тебе монастырь, ты спешишь в Венецию?
Альфредо покраснел от злости.
– Я не считаю, – процедил он, – что степень твоей просвещенности в вопросах естествознания позволит тебе судить о сути дела, беатиссимо.
– Это мы сейчас выясним, – пообещал Бенедикт. – Итак, брат Лоренцо отлучен от Церкви за ересь.
– Ересь! – с ненавистью и презрением воскликнул Альфредо.
– Дай ему договорить, – предупредительно вмешался Доменико.
– Чтобы снова принять его в лоно Церкви, – сказал Бенедикт, – брату Лоренцо следует публично покаяться. Таковы правила. Вы тут сказали, что допущена ошибка. Допущена не мной – ибо, согласно доктрине, Папа Римский непогрешим. Следовательно, ошибку допустил кто-то из моих помощников. Но подпись под приказом – моя. Непогрешимая. И ничего с этим сделать нельзя. Лоренцо должен покаяться.
– Ему не в чем каяться! – закричал Альфредо.
– В чем состоит ересь, в которой обвинен Лоренцо? – спросил Бенедикт. – И не кричи, пожалуйста, реверендо. У меня болит голова. Будь милостив к ближнему. Так в чем же?
– В том, якобы, что Лоренцо предпочитает Платона Блаженному Августину.
– Какие у брата Лоренцо странные предпочтения, однако, – заметил Бенедикт.
– Брат Лоренцо … – начал побагровевший Альфредо, но Доменико его перебил.
– Брат Лоренцо – самый ученый человек Италии, – сказал он нарочито спокойно. – В естествознании ему нет равных. И в многолетних трудах своих на благо Церкви и всего крещеного мира пришел он к выводу, что некоторые мысли Платона соответствуют вселенским истинам больше, чем…
– Чем безграмотная писанина преданного, благонамеренного, но недалекого человека, жившего более пятисот лет назад, – заключил Альфредо. – Скажи ему, Лоренцо.
– Платон жил еще раньше, – заметил Бенедикт.
– Это не имеет значения, – возразил Доменико. – Естествознание нам необходимо.
– С этим я согласен, – сказал Бенедикт.
Прелаты переглянулись.
– Твои действия говорят об обратном, – сказал Доменико. – Брат Лоренцо, какое именно место из писаний Августина ты опроверг в своем трактате?
Лоренцо вытащил из-под робы фолиант.
– Вот это, реверендо падре, – сказал он. – «Есть и другая форма соблазна, еще более опасная. Это – болезнь любопытства. Это она заставляет нас раскрывать тайны природы, тайны, которых мы не в состоянии понять, от которых нам нет никакой пользы, и познавания которых не должен желать человек».
– Каким же образом ты его опроверг, Лоренцо? – спросил Бенедикт.
– С помощью формальной логики, – сказал Лоренцо.
– Расскажи вкратце.
Вкратце у Лоренцо не получилось, а Бенедикту вдруг показалось, что он теряет зрение. Это его перепугало, и он тут же пообещал себе и Создателю воздерживаться, и даже назначил срок – три недели, как минимум. Кроме того, его начало тошнить. Он несколько раз подряд сглотнул слюну, стараясь подавить тошноту. Во рту появился неприятный, горьковатый привкус. Бенедикт оглядел присутствующих – какие у них у всех … неинтересные … лица. Как дети они, честное слово. Уперлись, мол, хочу, и все тут, и никакие аргументы против принимать не собираются.
– … и, следовательно, любопытство не может быть соблазном или болезнью, ибо любопытство есть главная составляющая познания природы. Познание не может быть соблазном, ибо для того, чтобы сделать выбор, как требует Учение, следует знать, в чем этот выбор состоит. Августин настаивает, что настоящая вера исключает познание.
– Не заметил, – сказал Бенедикт.
– Настаивает, – заверил его Лоренцо, входя в просветительский раж. – Если следовать логике Августина до конца, то окажется, что все, что мы видим вокруг нас – чудо, воля Провидения. Пошел дождь – чудо, рука Всевышнего, а вовсе не испарения охладились. Встало солнце – это не само солнце вращается вокруг Земли, а Господь его двигает. Заболел человек – чудо, выздоровел – еще чудо. Взошел урожай на полях – чудо.
– А на самом деле это не так, – подсказал Бенедикт. Ему стало забавно, но боль в левом полушарии и тошнота не позволили ему улыбнуться.
– Конечно, – Лоренцо кивнул, радуясь понятливости нового ученика, а пуще – собственному просветительскому красноречию, благодаря которому эта понятливость выявилась. Если бы мне с ним позволили позаниматься, подумал он, из него бы вышел толк. Он явно неглуп. – Зная, как справедлив и умен Папа Римский, я нижайше прошу…