Польское Наследство - Владимир Романовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что ж, – Ликургус посмотрел по сторонам. – Поучительная история. Но что нам-то до нее? Чем она нам поможет? Насколько я понял, договор не расторгнут.
– И не может быть расторгнут! – радостно сказал Сакр. – Там так и написано – недействительным договор может быть объявлен только посланником самого … – Сакр показал глазами на небо. – Посланник сей являлся людям последний раз чуть больше тысячи лет назад, если верить вашим толкователям.
– Что-то я не помню такого … – задумчиво сказал Ликургус.
– Посланника?
– Нет, в договоре я такого не помню.
– На, посмотри еще раз.
Ликургус снова развернул парчу.
– Да, действительно…
Эржбета взяла договор у него из рук и тоже перечла, морщась, кусая губы.
– Подожди, подожди, – сказал Ликургус. – Эржбета, дай-ка мне эту писанину … Ага, вот оно … «… Высшей Воли…». Посланцем Высшей Воли … Ого! Посланцем?
– А что? – спросил Сакр.
– Послом.
– Да, возможно. Покажи. Да, правильно, послом.
– Волхвы тебе диктовали…
– Да, как умели.
– А ты исправлял несуразности, – отметил Ликургус. – Они по-гречески говорят сам знаешь, как.
– Ну и что?
– Сакр, греческий язык, известный тебе, родом из Константинополя.
– Да.
– А не из Афин.
– Да.
– И не из Спарты. И даже не из Алеппо.
– Ну и что?
– А то, – сказал Ликургус, – что в Константинополе слова «посол» и «наместник» в некоторых случаях означают одно и то же.
– Да?
Сакр неуверенно взял у Ликургуса парчу и перечел текст.
– Да, ты прав. Но это ничего не меняет.
– Почему ж, – возразил Ликургус. – Еще как меняет. Наместник Высшей Воли сидит за три столика от нас с двумя подозрительными девицами. Не вертите так головами, пожалуйста.
Ликургус поднялся.
– Подожди, не спеши, как же так, нужно подумать, – возразил Сакр.
Эржбета посмотрела на Ликургуса с надеждой.
– Иногда импульсивные решения – самые лучшие, – объяснил Ликургус.
Кроме наблюдательного Ликургуса, никто на площади не узнал бы Бенедикта в подвыпившем купце, одетом пестро и неряшливо, в берете набекрень, с пьяными глазами, даже если бы специально на него посмотрел. Даже не купец – купеческий сын, которому от недавней сделки отца перепали какие-то дукаты.
– А, вот кого не ждали, – сказал Папа Римский, глядя на подошедших к нему Ликургуса, Сакра, и Эржбету. – Какими судьбами! Присаживайтесь, сейчас принесут дополнительные сидения. А то я смотрю, к вам хозяин не подходит, игнорирует. Сидите и ничего не пьете. Здесь отвратительное вино, но оно все равно бодрит и веселит. Присаживайтесь живее, а то сейчас вся площадь нас заметит и захочет поучаствовать.
Он махнул неопределенно рукой, и в ответ на этот жест из таверны тут же выбежал хозяин, волоча два сидения. Поставил молча рядом со столиком Бенедикта, убежал обратно, и сразу вернулся, неся дополнительное.
– Я все сделал, как надо, и, надеюсь, претензий нет, – сказал Бенедикт Ликургусу. – Хронист пишет. Остался ночевать. Вернется завтра.
– Какой хронист? – спросил Ликургус.
– Которого … А! Ты не знаешь? Странные отношения с начальством. Впрочем, наверное это всего лишь каприз, и тебя не посвятили в тайну эту великую.
Он погладил одну из девиц по шее, повернулся к другой, поцеловал ее в ухо – она захихикала, залпом выпила кружку вина, и налила себе еще.
– Нам нужно расторгнуть договор, и сделать это можешь только ты, – быстро сказал Ликургус. – Не обременит ли тебя поход с нами на постоялый двор, где я остановился? Это здесь рядом.
– Обременит! – заявил Бенедикт. – День хороший, сижу на солнце, греюсь. Идти никуда не желаю.
– Это важно, – попытался настоять Ликургус. – Дружественный жест.
– О! Судя по твоему тону, посланец, это личная просьба!
– Да.
– Ишь ты! – восхитился Бенедикт. – А какая таинственность раньше была, какая неприступность! Ничего не скажу, ничего не знаю. И вот, пожалуйста – все мы люди, оказывается.
Перегнувшись через столик («Э, не опрокинь кувшин!» – предупредил Бенедикт), Ликургус сказал что-то на ухо Бенедикту. Тот насупился, соображая.
– А ну, еще раз, – потребовал он.
Ликургус снова зашептал ему в ухо. Бенедикт строго на него посмотрел.
– Суеверия, – проворчал он. – Никак не выбить из вас всех суеверия. Это несерьезно! Расторгнуть, говоришь? Ну так что ж, надо торжественным голосом что-то сказать, или чего? Договоры на словах, не люблю я их. Соблазн великий – обмануть, облапошить.
– Нет, договор письменный.
– А, тогда оно лучше, – важно покачал головой Бенедикт. – Письменный – это удобнее гораздо. Это дисциплинирует. У вас он с собой?
Ликургус повернулся к Сакру. Сакр, чуть помедлив, передал ему парчу. Бенедикт выхватил пьяным жестом парчу из рук Ликургуса.
– Вот это вот, да? «Сим предназначается». Вот объясни мне, посланец, почему все люди говорят, как люди, а как дело доходит до письма, так начинают мысли свои в косички заплетать мелкие, а потом удивляются, почему на косичках узелки появились. «Сим предназначается»! А еще, вот, «в дальнейшем именуемых». Какая дрянь! Не письмо, а дрянь! Проще нужно, доходчивей, по-человечески!
В раздражении он порвал парчу на четыре части, смял их, и всучил оторопевшему Ликургусу.
– Отменяю! – сказал он и икнул. – Волей своею поелику в дальнейшем именуемый отменяет сим предназначенное ко всем чертям, откуда поелику оно и заявилось. Ик. Отнюдь договор более действительным считаться и мыслиться не имеет быть. Сдуру подписавшийся имярек. Всё.
Он размашисто осенил всех троих – Ликургуса, Сакра, Эржбету – крестным знамением.
– Что ты наделал! – сказал Сакр, совершенно потерянный.
– Я сделал то, о чем меня просили, – кривя щеку, ответил Бенедикт. – И в знак благодарности поелику вменяю вам пешешествовать к Святому Марку, вон там, видите, башня торчит. Зайти, выразить благодарность, и так далее. Тогда все это считается поелику действительным. Сим вменяю.
– Э … – сказал Ликургус.
– Никаких «э»! Марш в церкву!
– Да, но…
– Что?
– Дело в том, что … – Ликургус помялся. – Эти двое, что со мной … Они не крещеные.
– А это просто негодяйство, – объявил Бенедикт. – Взрослые ж люди, как вам не стыдно. Сегодня я вас крестить не буду, сегодня у меня отдых, сим утверждаю. Завтра к полудню, перед службой, приходите, святой водой вас побрызгаю, скажу что-нибудь эдакое … торжественное … и будете как люди.
– Да ведь нельзя, – возразил Ликургус. – Некрещеным в церкви…
– То есть как! – возмутился Бенедикт. – Ты, посланник, мне тут своих правил не заводи! Церковь открыта для всех, понял, пьяная рожа? А это он что ж, абар-ибн-чего-то? – Он уставился на Сакра. – Тебе, багдадец, в дальнейшем именуемый, лет сколько? Девяносто наберется?
– Шестьдесят, – возразил Сакр, и повернулся к Ликургусу. – Балаган. Это просто балаган. А копии договора у меня нет.
Ликургус улыбнулся.
– Идем в церковь, – сказал он. – На исповедь.
– Какую исповедь? – испугался Сакр.
– Не переживай.
– Не надо исповеди, – благодушно махнул рукой Бенедикт. – Все ваши грязные тайны … только в соблазн вводить священника … Он будет потом неделю мучиться, и ведь нарушит все-таки тайну, расскажет всему свету о том, что вы натворили втроем за последнюю четверть века. Пойдут пересуды, сплетни всякие, в дальнейшем именуемые. Сим повелеваю вам идти прямо сейчас. А то мои девицы заскучали, на лысину багдадца глядя.
– Я не багдадец, – сказал Сакр.
– Не могу ж я при народе объявить, что ты сарацин, тебя убьют, – объяснил Бенедикт.
– И не сарацин.
– Несерьезно, – отрезал Бенедикт. – Идите, идите. Поелику.
Ликургус встал. Поднялись Сакр и Эржбета.
– Да, ты вот, – сказал Бенедикт, обращаясь к Эржбете. – Дочь твоя … впрочем, ладно.
– Что? – насторожилась Эржбета.
– Ты с нею строга была давеча, когда мы ехали в город сей, – сказал Бенедикт. – Дай девушке отдохнуть. Это я не повелеваю засим, а просто прошу. Ну чего ты на нее насела, отчитываешь все время, наставляешь! Хорошая девушка, глаза ясные, любит мужчин. Ты тоже любишь мужчин, только не признаёшься в этом никому. А скрытность – то же, что кокетство. И невежливо это. Подошла вот сейчас, а даже не поздоровалась.
– Здравствуй, – сказала Эржбета.
– Здравствуй, здравствуй.
Бенедикт отвернулся, некоторое время смотрел на пухлую шею девицы справа, прицелился, и приник к шее губами.
Когда они дошли до середины площади, Эржбета вдруг сказала Ликургусу и Сакру, —
– Подождите, я сейчас.
И быстрым шагом вернулась к столику Бенедикта.
– Опять ты, – сказал Бенедикт.
Она присела на корточки возле него. Бенедикт недовольно поморщился.
– Не привлекай внимание, – посоветовал он тихо.
Она взяла его руку и поцеловала.
– Встань, встань, – сказал он тихо и трезво по-гречески. – У меня к тебе просьба.