В военном воздухе суровом - Василий Емельяненко

- Давай, давай, летчик, только головы не поднимай да зад пониже!

Я нырнул в траншею, как морж в полынью, и первым делом из протянутой кем-то фляги глотнул теплой воды. Потом закурил махорки.

В откопанной под бруствером нише сидел на корточках белобрысый солдатик в сапогах с широченными голенищами, с привязанной к голове телефонной трубкой. Косясь на меня, он усердно крутил ручку полевого телефона, тихо вызывал какую-то "Акулу". Меня одолевал расспросами круглолицый:

- А как страшнее летать, товарищ лейтенант, когда выше али ниже?

- Ниже безопаснее, - отвечаю ему с точки зрения нашей тактики, но от темы о страхе уклонился. Ползая по земле-матушке, я этого страха натерпелся.

- А што ж вы, товарищ лейтенант, так низко летели, что даже в немецкую траншею угодили?

- А разве там траншея?

- Первая...

Теперь до меня дошло, что приземлился я у противника, а колеса снес о первую немецкую траншею.

- Что ж это вы головы высовываете из траншеи под немецкие пули? Разве не страшно? - спросил я.

- Это мы на палке приманку показываем, - кивнул Иван на валявшуюся и продырявленную во многих местах каску. - Снайпера ихнего дразнили, чтоб наш его с другой позиции усек...

Белобрысый солдатик торопливо сдернул с головы телефонную трубку и, протягивая ее мне, сказал: "Комбат!" В окопе все мигом стихли, словно телефонист добился связи с самим командующим фронтом, а то хватай и выше. Низкий голос загудел в трубке:

- Здравствуй, сталинский сокол! Как самочувствие?

- Самочувствие в норме! - ответил я по возможности бодро.

- Ну, ждем тебя...

И тут только я подумал: "Хорош же "сокол" предстанет перед комбатом: одежда изодрана в клочья, локти и колени кровоточат..."

Согнувшись, двинулись с сопровождающим по ходу сообщения, спускавшемуся в овраг.

...В глубокой балке настоящее пещерное поселение. В круче отрыты землянки, входы завешены плащ-палатками. Солдаты снимают с сучьев засохшего дерева котелки, спешат к дымящейся полевой кухне - котлу на колесах с высокой трубой - как первый паровоз Стефенсона.

У входа в блиндаж, куда меня привел сопровождающий, стояли двое и еще издали улыбались, как давнему знакомому. Тот, что повыше ростом, с сильно скошенными огромными плечами, с тремя квадратами в петлицах, пробасил: "Комбат Мисаров". Другой, что дольше тряс мне руку, назвался старшим политруком Мураховским. Пригласили в блиндаж.

Два топчана, из неотесанных досок столик. На стене портрет вождя в кителе военного образца и лозунг: "Наше дело правое, враг будет разбит".

"Прочно обжились тут наши пехотинцы", - подумал я.

Комбат позвонил: "Люду ко мне!"

Вскоре появилась блондинка с детским лицом и пухлыми губами. В руках санитарная сумка, пилотка лихо сдвинута набекрень, ладно сидят на стройных ножках сапоги, широким ремнем перетянута муравьиная талия. Над левым карманом гимнастерки не висела, а покоилась почти в горизонтальном положении медаль "За отвагу". Повела голубыми глазищами, неумело козырнув вывернутой вперед ладонью, доложила о прибытии. "И на переднем крае, оказывается, красавицы водятся, да еще какие!" - подумал я.

- Ну-ка обработай быстренько летчика, - сказал ей с улыбкой Мисаров.

Сестричка проворно управилась с моими коленями и локтями и удалилась. Шустрый Мураховский извлек флягу, обшитую шинельным сукном, вскрыл финкой банку тушенки, которую повсеместно называли не иначе как "второй фронт", хотя его все еще не было. Поставил на стол кружку, котелок с водой.

- Зарядись, летчик, с дальней дорожки. Разбавляй по вкусу сам. Спирт медицинский, для гостей держим, - не без гордости сказал он.

- Я потом запью, - сказал я, храбрясь.

Выпил обжигающую жидкость и на выдохе выпалил свое звание и фамилию, а потом уже приложился к котелку с водой. Этот "номер" произвел надлежащее впечатление.

- Оказывается, летчики умеют! - подмигнул Мураховский своему невозмутимому комбату. Тот согласно кивнул, пробасив:

- Малость умеют...

От комбата и комиссара я узнал подробности моей посадки. Наблюдатели на передовой заметили мой штурмовик, летевший у самой земли. Видели и посадку. Шасси я действительно оставил в первой траншее немцев. Самолет после этого прополз на фюзеляже каких-нибудь метров пятьдесят. Если бы перед приземлением я шасси не выпустил, то остался бы по ту сторону линии фронта... От немецкой первой траншеи до нашей - около двухсот метров. Позади распластавшегося штурмовика - населенный пункт Нырково, и совсем близко от места посадки высота 210,8. Та самая, с которой по мне бил крупнокалиберный пулемет.

Когда наблюдатели доложили комбату, что летчик выпрыгнул из кабины, тот приказал минометной батарее подавить начавший бить по мне крупнокалиберный пулемет. А потом вызвал разведчиков и поставил задачу:

- Найти летчика, а то подорвется на минных полях! Вызвалось пять добровольцев. Долго ползали они по нейтральной, но меня не нашли. Лишь солдат Бирбайер, находившийся в боевом охранении, столкнулся со мной.

- Придется Бирбайера к ордену представить, - сказал комбат комиссару. Ведь обещали представить к награде того, кто найдет летчика.

- Так он же сам вроде бы в плен попал, - засмеялся Мураховский, по всему видно, большой шутник...

- В общем, сегодня пиши... - пробасил комбат Мисаров, тыча финкой в консервную банку с тушенкой.

- А не пролетали ли здесь штурмовики перед моей посадкой? - задал я давно приготовленный вопрос.

- Пролетали, - ответил комбат. - С шумом-треском. Даже зацепили первую роту малость.

Догадываюсь: если "с шумом-треском" да "зацепили" - значит, стреляли по своим. Но в это даже верить не хотелось.

- Разве они стреляли? - спросил я комбата.

- Да так, самую малость...

Я уже заметил, что слово "малость" было у комбата ходовым и оно у него имело несколько значений.

- А ничего они тут не натворили?

- Ерунда... Лошадь-водовозку уложили, да двух ротозеев царапнуло осколками малость. Люда их обработала, в строю остались.

У меня не укладывалось в голове, как это мои ведомые смогли допустить такую оплошность? Решил оправдать своих ребят:

- Неопытные еще, по званию всего лишь сержанты, полетели кто по первому, кто по третьему разу. Зато аэродром они отменно разделали!

- Да ерунда все это, летчик, - махнул рукой комбат. - У нас полковая артиллерия и та ошибается. Нет-нет, да накроет малость. А с самолета сам бог велел. На такой скорости разберись, какая там траншея наша, а какая немецкая... А конягу тем более не распознать - чья она, формы ведь не носит. Молодцы, молодцы летчики, - хвалил нас комбат без меры, посылая с конца финки в рот очередную порцию "второго фронта". - Почаще бы вы только их утюжили. Редко появляетесь...