Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг

меня не нашли. Отец пришел посмотреть, как мне оказывают помощь, и одарил меня одной из редких своих улыбок. Я принял это за знак любви, что значительно ускорило мое выздоровление, но впоследствии понял, что это был скорей знак презрения.

Эта улыбка поддерживала меня, пока наше восхождение продолжалось. Я больше не боялся, зная, что одолею этот подъем, что на той стороне мы с отцом будем охотиться на рогатую птицу, вместе выслеживать ее и стрелять, оберегая друг друга, что мы станем близкими, как никогда прежде. Как-то ночью я сказал об этом своему названому брату Ноиму Кондориту, который ехал в одной машине со мной, – только с ним я мог поделиться чем-то таким.

– Он надеется, что его назначат в партию септарха, – сказал я. – У него есть причина так думать. И отец с сыном наконец сблизятся.

– Ты грезишь, – сказал Ноим. – Живешь в мире фантазий.

– Названый брат мог бы теплее отнестись к брату.

Ноим всегда был пессимистом, я не стал огорчаться и считал дни до Саллийских Врат. Когда они предстали наконец перед нами, их великолепие застало меня врасплох. Все утро и половину дня мы поднимались под углом тридцать градусов по широкому склону горы Конгорой, в тени ее грандиозной двойной вершины. Мне казалось, что подъем будет длиться вечно и мы никогда не выйдем из этой тени. Но тут наш караван свернул влево, и машины, одна за другой, стали исчезать за снежной насыпью у края дороги. Когда пришел наш черед, передо мной открылся изумительный вид – широкий проем в горной стене, словно некая космическая сила отковырнула кусок Конгороя. Сквозь проем лился яркий дневной свет. Это и были Саллийские Врата, легендарный перевал, через который наши предки много веков назад, после долгих скитаний по Выжженным Низинам, пришли в провинцию Салла. Наши машины устремились туда по плотному снегу – в ворота могли проехать две и даже три в ряд, – и мы до ночлега успели полюбоваться видом раскинувшихся внизу Выжженных Низин.

Следующие два дня мы петляли по западному склону Конгороя. Колонна еле ползла: неверный перевод рычага мог сбросить машину в бездонную пропасть. С этой стороны гор снега не было – по бокам унылые, опаленные солнцем скалы, впереди красная равнина. Из зимних снегов мы спускались в знойную пустыню, где каждый глоток воздуха обжигал легкие, ветер вздымал песчаные смерчи и странного вида звери в ужасе разбегались от нашего каравана. На шестой день мы достигли охотничьих угодий, каменистой впадины намного ниже уровня моря, – сейчас я нахожусь примерно в часе езды от этого места. Здесь гнездятся рогатые птицы. Весь день они промышляют в пустыне дичь, а в сумерках слетают витками в свои почти недоступные норы.

Нас разбили на партии, и я попал в число двенадцати компаньонов септарха.

– Твой брат радуется вместе с тобой, – торжественно произнес Ноим. У нас обоих на глазах были слезы: он знал, как я страдаю оттого, что отец со мной холоден. На рассвете все девять охотничьих групп разошлись в девяти направлениях.

Охотиться на рогатую птицу вблизи от гнезда считается недостойным. Птица, несущая мясо своим птенцам, неуклюжа, уязвима, лишена всей своей силы и грации. Подстрелить ее на излете нетрудно, но лишь трусливый обнаженец способен на это. (Обнаженец! Посмотри, как издевается надо мной собственное перо. Я, обнаживший свою душу больше, чем десять бортениан вместе взятых, все еще пользуюсь этим словом как оскорблением! Что ж, не стану вычеркивать.) Я хотел сказать, что вся прелесть охоты состоит в опасности и преодолении трудностей, а не в добыче как таковой; мы охотимся на рогатую птицу, чтобы показать свое мастерство, а не ради ее скудной плоти.

Поэтому охотники выходят на открытые земли, где солнце палит нещадно даже зимой, где нет деревьев, дающих тень, и ручьев, чтобы утолить жажду. Там они расходятся по одному и по двое и занимают позиции на голой красной земле, предлагая себя как приманку рогатым птицам. Птица, кружащая на немыслимой высоте, снизу кажется темной черточкой на сияющем куполе неба; чтобы рассмотреть ее, нужно очень острое зрение, хотя размах ее крыльев вдвое больше мужского роста. С этой высоты она высматривает зазевавщуюся добычу. Ничто живое, даже самой малой величины, не ускользает от ее зоркого взгляда. Высмотрев что-то подходящее, она бросается вниз, замирает на небольшой высоте и начинает описывать свои убийственные круги, заплетая в тугой узел ничего не подозревающую дичину. Первый круг охватывает добрую половину провинции, но каждый последующий становится все меньше и меньше, а скорость хищницы возрастает – и вот неумолимая машина смерти несется от дальнего горизонта с ужасающей быстротой. Добыча спохватывается, но ненадолго: птица со свистом пронизывает жаркий застойный воздух, копьевидный рог, растущий из костистого лба, пронзает жертву, черные трепещущие крылья окутывают ее. Охотник старается подстрелить птицу, пока она кружит почти за пределами его зрения. Его оружие предназначено для дальнего боя – вся штука в том, чтобы поймать ее в прицел на таком большом расстоянии. Опасность такой охоты в том, что никто не знает, охотник он или добыча: рогатую птицу видно, лишь когда она наносит свой смертельный удар.

Я стоял на своей позиции с рассвета до полудня. Солнце палило мою по-зимнему бледную кожу – то немногое, что было открыто: затянутый в охотничий костюм из мягкой бордовой кожи, я потихоньку варился в нем. Из фляги я пил не чаще, чем требовалось для поддержания жизни: воображал, что все смотрят на меня, и не хотел проявлять слабость. Мы расположились двойным шестиугольником, а отец стоял посередине один. Случай распорядился так, что я из своей шестерки оказался к нему ближе всех – на бросок пернатого жезла, другими словами, и все утро мы с ним ни словом не перемолвились. Он стоял твердо и смотрел в небо, держа оружие наготове. Если он и сделал хотя бы глоток из собственной фляги, я этого не заметил. Я тоже следил за небом, пока две полосы раскаленного света не пронизали мой мозг до задней стенки черепа. Не раз мне мерещилась темная черточка в вышине, и однажды я чуть не выстрелил, что могло бы меня опозорить: нельзя стрелять, не крикнув вначале, что видишь цель и что добыча твоя. Я удержался вовремя, поморгал и увидел, что в небе ничего нет. Рогатая птица в тот день решительно не желала нас знать.

В полдень отец подал сигнал, и мы разошлись еще дальше, сохраняя формацию. Возможно, птица не прилетала как раз потому, что мы слишком