Наполеон. Изгнание из Москвы - Рональд Фредерик Делдерфилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бургойнь добрел до Сморгони 6 декабря, на следующий день после того, как Наполеон уехал в Париж, и когда он узнал об отъезде императора, то пришел к заключению, что это было благоразумное решение. Те протесты, которые он слышал, сообщал сержант, исходили от хорошо одетых офицеров частей союзников, верхом уехавших из Вильно. Бургойнь приписал их жалобы пропаганде хорошо оплаченных английских агентов. В Сморгони ему немного повезло, когда он провел ночь в доме, где топилась печка. Компанию ему составлял молодой офицер, который не мог идти дальше, но оказался в состоянии купить у хозяина дома, еврея, несколько луковиц и орехов на ужин. «С нас взяли слишком много, — говорит Бургойнь, — но кров того стоил». Утром он ушел очень тихо, чтобы не тревожить умирающего солдата, и в тот же день слился с остатками гвардии и дальше пошел с ними.
Решимость, которая была у армии в боях у Красного, возникшее во время переправы через Березину товарищество — все это исчезло. Маленькие кучки выживших, иногда насчитывавшие не больше восьми-девяти солдат, теперь образовывали тесно связанные между собой группы, готовые, но отнюдь не охваченные страстным желанием помочь друг другу и не распространявшие эту готовность на других солдат, которых они отгоняли от себя, если те хотели к ним присоединиться.
Жестокие стычки из-за дров возникали на каждой остановке. Иногда рядовые кидались на полуразрушенные дома или амбары, в которых укрывались офицеры, и растаскивали эти дома и амбары на дрова для своих костров. Дисциплина исчезла. Солдаты каждой военной части армии превратились в голодную, отпихивающую друг друга от еды и тепла толпу.
Сразу за Юпраной, где 7 декабря Бургойнь и его сбившиеся в кучку товарищи остановились, сержант помог развести огонь в доме, где они остались ночевать. 8 декабря им вновь повезло, когда удалось поймать потерявшуюся лошадь, но ни у кого не оказалось ни топора, ни ножа, чтобы разделать мясо, поэтому они, убив лошадь, слили ее кровь в кастрюлю. Едва они нагрели ее, как французам пришлось спешно уходить, чтобы избежать встречи с казаками. Той же ночью, последней перед тем, как они пришли в Вильно, Бургойнь прошел через деревню, оставившую у него грустные воспоминания. Эта деревня была стоянкой французов во время летнего наступления, где сержант потерял то, что он называл «трофеями», — портреты разных дамочек, с которыми у него были любовные отношения за шесть лет войны.
Капитан Ройдир, сопровождаемый неизменно преданным сержант-майором Фогелем, на этой стадии отступления чувствовал себя хуже, чем обычно. На мгновение оставшийся без своего товарища, он был окружен казаками, которые немедленно начали грабить капитана. Неожиданно они остановились и уставились на гессенский орден «За заслуги», приколотый к груди Ройдира. После этого, содрав с капитана рваное меховое пальто и лишив листков его дневника, которые они по ошибке приняли за военную информацию, казаки умчались прочь, оставив капитана невредимым. Сержант-майор Фогель, появившийся из укрытия, объяснил причину чудесного спасения капитана. Казаки по ошибке приняли гессенский орден Ройдира за орден Святого Владимира и решили, что их жертву когда-то наградил царь.
После этого инцидента оба вояки с трудом побрели в сторону Вильно, питаясь запасами сухарей, которые они нашли в валявшейся на обочине дороги бочке.
Ройдир и Фогель должны были добраться до Вильно раньше остальных; в дорогу они отправлялись с восьмидневными запасами пищи. Той же ночью, 8 декабря, они нашли прибежище в каком-то доме, но тот вскоре был подожжен, и Ройдиру с Фогелем пришлось выползти на снег. Ройдир потерял завязки и кокарду со своей шляпы, а поскольку его нервы находились на пределе, мелкие потери раздражали его сильнее, чем физические страдания. Оба солдата подошли к Смоленским воротам города Вильно на следующий день и оказались втянутыми в ужасную драку за вход в город, которая разгорелась между толпой беглецов, боявшихся пропустить раздачу пищевого пайка. Ройдира зажали две лошади, а третья вместе с всадником нависла над его головой. Спасся Ройдир благодаря какому-то чуду. Одна из устремившихся вперед лошадей отбросила его, и он приземлился в стороне от ужасной тройки, после чего смог нетвердой походкой пройти несколько шагов в безопасное место.
На этом путь Ройдира закончился. Обмороженный, истощенный до предела, полумертвый от голода и ужасно страдающий от приступов дизентерии, он понял, что дальше идти не может, и решил сдаться в плен.
* * *
В собрании оригинальных анекдотов, оставшихся в записях Лабедуайера, Раппа и других, есть упоминание, подтверждаемое и другими участниками кампании, которые вели дневники, о плохом отношении вильненских евреев к беглецам на этой стадии их отступления. Во время летнего наступления соединения Великой армии грубо обошлись с некоторой частью еврейского населения города, и теперь, увидев вливавшуюся в город беспомощную толпу, евреи отомстили. Уцелевших приглашали в дом, но заламывали недоступные цены за проживание и питание. Как только появлялись русские, постояльцев выбрасывали на улицу и в некоторых случаях убивали. Независимо от того, соответствует это обвинение правде или нет, ясно, что несколько тысяч человек, приложивших такие непомерные усилия, чтобы достичь Вильно, были неспособны к тому, чтобы защитить самих себя даже от гражданских. Вильно оказался не лучшим убежищем, чем Смоленск или Орша. Склады, которые там были, вскоре разворовали, и, как только появились слухи, что солдаты Витгенштейна вместе с казаками Платова идут штурмом на Вильно, остановить паническое бегство из города стало невозможным для Мюрата и любого другого маршала.
Все, кто был в состоянии идти, бросились на дорогу, ведущую к Ковно и Неману. Вторичная оккупация Вильно французами продлилась 48 часов.
Тем не менее, как только в город прибыло высшее командование русских сил, оставшихся французов, по крайней мере офицеров, достаточно хорошо лечили. Записей о том, что их согнали как скот, посадили в тюрьму или сформировали из них конвой, чтобы отправить обратно в Россию, не было. Ройдиру, оказавшемуся в числе 242 офицеров, взятых в плен в Вильно, даже позволили занимать частные апартаменты так долго, пока он мог сам
