Наполеон. Изгнание из Москвы - Рональд Фредерик Делдерфилд

Король Жозеф, едва удерживавший власть над частью Испании, имел теперь в качестве главного советника престарелого маршала Журдана и трех маршалов, которые номинально подчинялись ему: Мармона (тяжело раненного при Саламанке в июле этого года), Сульта и Сюше. Несмотря на свое положение советников, маршалы игнорировали любую королевскую директиву, поступавшую из Мадрида, фактически оставаясь диктаторами в тех районах, где им удавалось сдерживать партизан. В Испании в различных подразделениях продолжало оставаться около 200 тысяч французов, но они были разбросаны по разным, далеко удаленным друг от друга провинциям и зачастую были не в состоянии поддерживать связь между собой. Веллингтон, получивший преимущество благодаря значительному выводу войск, который Наполеон предпринял, собирая в начале лета силы для вторжения в Россию, продолжал осторожно наступать, и французы мало что могли сделать, чтобы остановить его продвижение. Казалось возможным, что через полгода британская армия с черного хода постучится во Францию, в то время как огромные силы русских, пруссаков, шведов и австрийцев двинутся в сторону Рейна с востока[67]. Трое саней мчались по покрытой снегами Польше, двигаясь день и ночь безо всякого сопровождения. 10 декабря, через пять дней после отъезда из Сморгони, сани влетели в Варшаву.

* * *

Пост французского посла в Варшаве занимал любопытный тип, известный как аббат де Прадт. Свое место в истории он получил благодаря единственной случайной встрече. Аббат де Прадт — первый государственный муж, увидевший Наполеона и имевший с ним беседу во время возвращения последнего в находившуюся под французским владычеством Европу. Аббат де Прадт был талантливым писателем, и подробный отчет о его разговоре с императором ночью 10 декабря дошел до нас почти дословно. Он представлял собой безупречно точное описание того, о чем думал Наполеон на начальной стадии своего головокружительного путешествия по Европе.

Аббат только что получил депешу от Маре, в которой министр предупреждал его о грядущем появлении дипломатического корпуса из Вильно, когда перед ним возникла фигура в плаще с капюшоном и сапогах, подбитых мехом.

Фигура оказалась его старым другом Коленкуром, но аббат был так потрясен его появлением, что не узнал его и на мгновение принял Коленкура за привидение. Коленкур, задубевший от холода после пяти дней сидения в санях, сказал аббату, что его присутствие требуется в отеле «Д’Англетер», где его ждет император.

«А почему он не остановился во дворце?» — спросил пораженный посол.

«Он хочет оставаться инкогнито!» — кратко ответил Коленкур.

Аббат обдумал его слова. Постепенно он начал понимать, что в мире что-то перевернулось, если человек, к которому все привыкли относиться как к королю королей, ждет его сейчас, сидя в голоде, холоде и почти полном одиночестве в жалком номере отеля, и это, несомненно, означает, что Великая армия растаяла как дым. Когда он осторожно спросил об этом у Коленкура, тот любезно подтвердил его опасения. «Все погибли!» — ответил он, потупив взгляд.

Аббат поспешил отправиться в отель, где он увидел карету, укрепленную на санях, в которой император и Коленкур приехали из Сморгони. Двое других саней, служивших транспортом генералам Лефевру-Денуетту и Мутону, мамелюку Рустаму и слугам, стояли тут же. «Это все, что осталось от столь большой роскоши и великолепия!» — сказал Коленкур. Эта мысль немного отрезвила аббата.

Встреча, произошедшая далее, отличалась той же кошмарной нереальностью. Наполеон сидел в маленьком промерзшем кабинете, греясь у огня, в котором дымились сырые дрова. Над ними склонилась неопрятная польская служанка, помешивая их и дуя, пытаясь превратить дым в огонь. Последний раз аббат видел Наполеона в Дрездене, непосредственно перед великим вторжением в Россию, но там императора окружала группа подобострастных королей и герцогов. Контраст между прошлым и настоящим был слишком велик, чтобы согласиться с ним. Расхаживая по комнате, все еще в капюшоне и отделанных мехом кожаных сапогах, император осведомился относительно положения дел в Польше.

Аббат не сообщил ему ничего утешительного. Только этим утром два батальона новобранцев бросили оружие во время короткого столкновения у Бурга, а 400 лошадей пропали из-за халатности этих же самых солдат. Русские шли маршем на Замоск. Финансовая система герцогства Варшавского была разрушена. Вести о сражениях у Березины достигли Варшавы благодаря Маре, и де Прадт спросил Коленкура, что случилось с 6 тысячами пленников, которые упоминались в бюллетене. «У нас были дела поважнее, чем следить за ними!» — последовал ответ. Наполеон спросил, чего поляки хотят, и ему ответили, что если бы они могли получить независимость, то предпочли бы стать пруссаками. Ответ императора показался аббату совершенно неуместным. «Собери 10 тысяч польских казаков, — сказал он. — Все, что им нужно, — пика и лошадь. Это остановит русских!» Де Прадт ничего не сказал. Он думал о том, что декларация независимости Польши в июне могла бы закрепить западные границы империи на поколения вперед.

Неуместность императорских высказываний подобного рода то и дело возникала в течение этого необычного разговора. К разговаривавшим присоединились граф Станислав Потоцкий и министр финансов, аббат упоминал их как двух наиболее влиятельных членов военного совета. То и дело Наполеон смеялся, его невероятное нервное напряжение требовало выхода. «От великого до смешного только один шаг!» — повторял он снова и снова, и, когда присутствовавшие чиновники, в надежде вернуть разговор в более формальное русло, поздравили его с избавлением от столь многих опасностей, император воскликнул: «Опасности! Ни в малейшей степени! Опасности — это моя жизнь! Чем больше напастей, тем лучше для меня! Только короли-бездельники жиреют в своих дворцах! Я жирею, сидя в седле или в военном лагере!»

И затем он еще раз повторил фразу, которая занимала его воображение: «От великого до смешного только один шаг!»

Очевидно, Наполеон неправильно понял сильное замешательство чиновников перед террором, потому что, когда он обвинил их в трусости, они ответили, что ничего не знают, кроме слухов о том, что случилось в России. Далее император разразился тирадой, направленной больше против превратностей судьбы, чем его собственных ошибок или ошибок его военных. «Я всегда бил русских! — категорически заявил он. — Да они не посмеют приблизиться к нам! Это не те люди, что были при Эйлау и Фридлянде. Их остановят у Вильно. Я иду, чтобы вернуться с 300 тысячами человек. Я побью их на Одере, а через шесть месяцев я опять буду на Немане![68] Я больше вешу, сидя на моем троне, чем во главе моей армии. Все, что произошло, — ничто. Это случайность. Все произошло из-за погоды. В этом нет и малой толики участия противника. Я бил их везде…»

Этот резкий монолог