...Это не сон! (сборник) - Рабиндранат Тагор

Сказанное нельзя было ничем смягчить. Все совершенно верно: свадьбу придется отложить, у Ромеша важное дело. Но он не хочет сказать, какое именно. Никакого нового объяснения тут не придумаешь.

Оннода-бабу взглянул на дочь.

– Ну, дело это ваше, вы и решайте, как быть.

– Я ничего об этом не знала, отец, – низко опустив голову, ответила Хемнолини и тут же скрылась за дверями, как исчезает последний луч солнца за грозовыми тучами.

Оннода-бабу, делая вид, что читает газету, погрузился в размышления.

Ромеш несколько минут сидел неподвижно. Затем вдруг вскочил и вышел из комнаты.

В большой гостиной он увидел Хемнолини, она стояла у окна.

Перед ее глазами проплывала предпраздничная Калькутта: по всем улицам и переулкам, подобно реке в половодье, катился и бурлил пестрый людской поток.

Ромеш не решался подойти к Хемнолини. Несколько минут он стоял позади нее, не отрывая от девушки пристального взгляда. Надолго сохранится в памяти ее стройная фигура, освещенная нежарким осенним солнцем и неподвижно замершая у окна. И тонкий овал лица, и тщательно уложенный узел прически, и нежные завитки волос на затылке, и мягкий отсвет золотого ожерелья, даже свободно падающий с левого плеча край одежды – все, все до мельчайших деталей запечатлелось в его измученном сердце, будто высеченное резцом.

Наконец Ромеш медленно подошел к девушке. Но, казалось, Хемнолини приятнее было смотреть на прохожих, чем на стоявшего рядом с ней юношу.

– У меня к вам просьба, – произнес он дрожащим от слез голосом.

Почувствовав, сколько муки скрывается в его словах, Хемнолини быстро повернулась к нему.

– Верь мне, – продолжал Ромеш, впервые обращаясь к ней на «ты». – Обещай, что будешь верить. А я призываю в свидетели всевышнего, что никогда не обману тебя!

Больше Ромеш не произнес ни слова, но глаза его были полны слез.

Тогда Хемнолини взглянула ему прямо в лицо, и в этом взгляде он прочел сострадание и любовь. Однако уже через мгновение мужество покинуло ее, и слезы хлынули из глаз.

Здесь, в уединении оконной ниши, без слов и объяснений они поняли друг друга, их охватило чувство глубокого покоя.

На несколько минут Ромеш всем сердцем отдался этому, омытому слезами, молчанию, затем с глубоким вздохом облегчения сказал:

– Хочешь знать, почему я отложил нашу свадьбу?

Хемнолини молча покачала головой: нет, она не хотела этого знать.

– Тогда я все расскажу тебе после свадьбы.

При упоминании о свадьбе слабый румянец вспыхнул на щеках Хемнолини.

Сегодня, после полудня, когда она, полная радости, наряжалась к приходу Ромеша, ее взволнованное предстоящей встречей воображение рисовало таинственные перешептывания, многозначительные шутки и другие мимолетные картины счастья. Но ей и в голову не могло прийти, что всего через несколько минут их сердца обменяются гирляндами верности[60], что прольются слезы, что между ними не будет никаких объяснений – просто они несколько мгновений постоят рядом, и возникшие от этого безмерная радость, глубокий покой и безграничное доверие друг к другу соединят их крепче любых признаний.

– Зайди еще к отцу, – проговорила наконец Хемнолини. – Он очень расстроен.

С легким сердцем, готовый встретить любые удары, которые захочет обрушить на него мир, отправился Ромеш к Онноде-бабу.

Глава 15

Оннода-бабу с беспокойством взглянул на Ромеша, когда тот снова вошел к нему.

– Дайте мне список приглашенных, и я сегодня же извещу их, – сказал Ромеш.

– Значит, ты не переменил решения?

– Нет, иного выхода я не вижу.

– В таком случае, дорогой мой, запомни одно: меня это не касается, устраивай все сам. А я не желаю быть посмешищем. Если тебе хочется такое дело, как брак, превращать в какую-то детскую игру, то людям моего возраста лучше в ней не участвовать. Вот тебе список приглашенных. Почти все средства, которые я истратил, пропадут теперь даром, а я не могу себе позволить швырять деньги в воду.

Ромеш готов был принять на свои плечи все бремя расходов и хлопот. Он уже собрался уходить, когда Оннода-бабу остановил его:

– Ромеш, ты решил, где будешь практиковать после свадьбы? Полагаю, не в Калькутте?

– Нет, конечно. Подыщу хорошее место где-нибудь на западе.

– Вот это правильно. Неплохое место, например, Этойя. Вода там чрезвычайно полезна для желудка. Мне как-то довелось прожить в Этойе около месяца, и я убедился, что аппетит у меня стал куда лучше. Знаешь, дорогой, ведь в целом свете у меня осталась одна Хем. Без нее я не буду знать покоя, да и она вдали от меня не сможет чувствовать себя вполне счастливой. Потому-то я и забочусь, чтобы ты непременно выбрал подходящее для моего здоровья место.

Оннода-бабу, воспользовавшись тем, что Ромеш чувствует себя виноватым, решил не упускать удобного случая и предъявить свои требования. Предложи он сейчас не Этойю, а Гаро или Черапунджи, Ромеш согласился бы и на это.

– Если хотите, я припишусь к адвокатуре в Этойе, – сказал Ромеш, уходя. Отмену приглашений он взял на себя.

Через несколько минут явился Окхой. Оннода-бабу тут же сообщил ему, что свадьба отложена на неделю.

– Что вы говорите! Не может быть! – воскликнул Окхой. – Ведь свадьба назначена на послезавтра.

– Было бы лучше, конечно, если бы все оставалось по-прежнему. У обыкновенных людей такого не бывает, – ответил Оннода-бабу. – Но от вас, современной молодежи, можно ожидать всего.

Окхой принял чрезвычайно озабоченный вид. Мысль его деятельно заработала.

– Нельзя глаз спускать с человека, которого выбираешь в мужья для своей дочери, – наставительно сказал он. – Необходимо разузнать о нем все. Будь он хоть сам бог, осторожность в таких делах никогда не мешает.

– Ну, уж если подозревать такого юношу, как Ромеш, то вообще никому на свете нельзя верить, – возразил Оннода-бабу.

– А Ромеш сказал, почему он откладывает свадьбу? – спросил Окхой.

– Нет, – ответил Оннода-бабу, озабоченно проведя рукой по волосам, – этого он не сказал. Когда я спросил его, он заявил, что это совершенно необходимо.

Окхой отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

– Но вашей дочери он, разумеется, все объяснил? – спросил Окхой.

– Вполне возможно.

– Не лучше ли позвать ее сюда и узнать, в чем дело?

– Вот это правильно, – согласился Оннода-бабу и позвал дочь.

Хемнолини вошла в комнату, но, увидев Окхоя, встала так, чтобы он не видел ее лица.

– Ромеш сказал тебе, почему пришлось так внезапно отложить вашу свадьбу? – спросил Оннода-бабу.

Хемнолини отрицательно покачала головой.

– А сама ты разве не спросила его?

– Нет.

– Удивительно! Я вижу, ты такая же чудачка, как и он. Ромеш заявляет, что у него нет времени жениться, а ты отвечаешь: «Хорошо, мол, поженимся потом». И все! Вопрос исчерпан!

Окхой принял сторону Хемнолини:

– Зачем спрашивать человека, который не желает объяснять своих поступков. Если бы можно было, Ромеш-бабу сам бы все рассказал.

– Я не желаю выслушивать мнение посторонних по этому поводу. Меня лично ничуть не расстроило то, что произошло, – вспыхнув, проговорила Хемнолини и быстро вышла из комнаты.

Лицо Окхоя потемнело, но он заставил себя улыбнуться.

– Друзьям всегда достается. Так уж устроен мир. Поэтому я отлично понимаю всю важность дружбы. Вы можете презирать меня или ругать, но я считаю своим долгом заявить, что не верю Ромешу. Я не могу оставаться спокойным, когда вижу, что вам грозит хоть малейшая неприятность. Сознаюсь, это моя слабость. Как бы то ни было, завтра приезжает Джоген, и если он, узнав обо всем, не будет волноваться за судьбу своей сестры, я не вымолвлю больше ни слова.

Нельзя сказать, чтобы Оннода-бабу совсем не понимал, что настал самый подходящий момент расспросить Окхоя о поведении Ромеша. Но у него было инстинктивное отвращение к скандалам, которые неизбежны при разоблачении всякой тайны. И гнев его обратился на Окхоя:

– Ты слишком подозрителен, Окхой! Как смеешь ты, не имея доказательств…

Окхой умел владеть собой, но тут, не в силах больше сдерживаться, он с жаром заговорил:

– Послушайте, Оннода-бабу! У меня, конечно, много недостатков: я завидую счастливому жениху, я подозреваю «благородного человека», я не обладаю достаточными знаниями, чтобы обучать девушек философии, и не дерзаю беседовать с ними о поэзии – словом, я человек заурядный. Но я всегда был предан вашей семье и люблю вас всем сердцем. Я, разумеется, не иду ни в какое сравнение с Ромешем; одним лишь я имею право гордиться: тем, что никогда ничего не утаил от вас. Я могу, не скрывая своей нищеты, смиренно просить у вас милостыню, но совершить взлом и обокрасть вас я не способен. Завтра же вы обо всем узнаете.

Глава 16

Ночь застала Ромеша за работой. Он рассылал всем приглашенным письма. Наконец он лег в постель, но сон не шел к нему. Мысли то мрачные, то светлые проносились в его голове; они сливались, подобно волнам Ганги и Джамуны, и не давали ему ни минуты покоя. Он долго ворочался с боку на бок, потом встал и подошел к окну. Одна сторона пустынного переулка была погружена в тень, вдоль другой лежала ослепительная дорожка лунного света.