o f7d12d3eb98ba64b - air

зияющие рты, мерзкие и вонючие, так близко к своему лицу, но они тут же

вернулись в общую тьму. Давили на нее, окружали ее бурей. Приближаясь и

отлетая обратно, и так бесконечно, их дыхание воняло вековой гнилью и

отчаянием, удары их бесформенных тел ощущались как порезы льдом на щеках.

Дэлайла раньше никогда не слышала такие звуки и не испытывала такой

ужас. Она не могла закрыть Гэвина своим телом, но все равно пыталась, плечи

дрожали от нагрузки, она свернулась поверх него, обхватив руками его голову, служа ему щитом.

Он замер. Совсем не двигался в ее объятиях, и если бы она не чувствовала

слабое тепло его дыхания у себя на шее, то испугалась бы, что он перестал

дышать. Он едва мог выдержать еще минуту этого, она знала это и в то же

время не могла в полной мере осознать его горе, ужас и потерю. Его щеки были

влажными от слез, лицо так крепко вжалось в ее шею, что ей подумалось, что

она будет чувствовать его след там вечно.

Ветер трепал ее волосы. Миллионы точек давили на нее и на них со всех

сторон, пытаясь сбросить ее с Гэвина. Дэлайла держалась, крича на них, летающих в темном, как ночь, небе.

Давал и Вани подползли к ним, обхватили руками Гэвина и клялись, перекрикивая призраков:

– Мы не отдадим его вам.

– Вы его не получите.

И посреди этого холода и воплей, посреди вида их ужасных истерзанных

«лиц», Дэлайлу пронзило осознание, словно дуновение тепла: «Они не могут

так меня по-настоящему ранить». Ее порезы были от вещей, которыми они

бросались, а не от самих призраков. Без своего Дома они были ничем.

Небо пошло рябью и тут же просветлело, и вслед за легким напряжением в

ее груди и щелчком в ушах мир вздрогнул и затих.

Стало так тихо, словно их закрыли в герметичную банку. На уши давила

тишина, она расширялась и расширялась, пока мир вокруг не треснул, и

вернулся ветер, шелестящий сухими ветками вишневого дерева. Вернулся

аромат весны, земли и травы у них под ногами, смешиваясь с запахом горелого

дерева и сломанного бетона. Гэвин посмотрел на дом, и Дэлайла проследила за

его взглядом.

Тот едва стоял, с кровли свисали гвозди, штукатурка отделилась от стен

длинными полосами до самой земли. Окна были разбиты, крыльцо почти

обвалилось. Казалось, дом подхватил ураган и бросил во двор.

Он выглядел совершенно безжизненным.

Гэвин повернулся и посмотрел на маму, и лицо его исказилось.

Дэлайла закрыла глаза, рухнула на Гэвина, и больше не открывала их, пока

солнце не проникло в окно, а чья-то нежная рука не разбудила ее

прикосновением.

Глава тридцатая

Он

Она была такой смелой. Он насчитал семнадцать швов только на ее лице, но когда она открыла глаза и увидела его, на ее лице не было ни паники, ни

страха. Только облегчение.

Она медленно села, посмотрела по сторонам и оглядела его одежду:

хлопковую пижаму.

– Мы в больнице, – объяснил он. – Они привезли нас сюда после… ну, всего.

Хотя его память о прошедших полутора днях была смесью изображений, охваченной страхом и потрясением, Гэвин помнил, что пришлось приложить

немало терпения и усилия, тихих подбадриваний, чтобы разделить их с

Дэлайлой вчера, после того как они уложили его маму в машину скорой

помощи, и та уехала. То, как он цеплялся за Дэлайлу, было одним из немногих

воспоминаний, которые его сознание запомнило среди вспышек света, криков

репортеров от безумного открытия.

Он помнил, как просил фельдшера оставить его с Дэлайлой в машине

скорой помощи.

Помнил, как после часа суматохи, приезда полиции, пожарных и

парамедиков, какая-то женщина – Гейл – пришла специально, чтобы

поддержать его. Все сразу поняли: Гэвин всегда верил, что он был в Доме один.

Но это было не так: там же была заточена его мама, едва живая, в потайной

комнате рядом с его.

Гейл обнимала его, уверяя и обещая, что никто не заберет от него Дэлайлу.

Из-за своей истерики он должен был чувствовать стыд, если бы не

отвлекающее ощущение першения в груди и покалывания по всей спине.

Но благодаря нежным уговорам Гейл и родителям Дэлайлы, стоявшими

поодаль в потрясении и молчании, Гэвин дал наконец перевязать его сломанную

руку, пока они грузили потерявшую сознание Дэлайлу в отдельную машину

скорой помощи.

– И после всего этого я отключилась? – ужаснувшись, спросила она.

По его губам скользнула легкая улыбка.

– Я бы сказал, это было лучшее время для обморока. И я хочу

поблагодарить тебя, что ты не отключилась раньше.

– Ты в порядке? – она притянула его к себе, сильно дрожа, словно вспомнив

все. Такая дрожь из-за воспоминаний была и с ним этим утром, когда он

проснулся в тумане от успокоительных, которые были не настолько сильны, чтобы заставить его забыть. – Гэвин, господи.

Ее руки дрожали, и он знал, что она вся измучена и в синяках после того

как наработалась топора, из-за обломков Дома, которые сыпались на нее

неизвестно сколько времени, пока она пыталась добраться до него, а потом и до

его матери.

Обнимая ее, он рассказал ей обо всем, что мог вспомнить: как думал, что

полиция прибыла через минуту после наступления странной тишины. Что

сначала они надели наручники на Давала и Вани, расспросили Гэвина, но, несмотря на их скептицизм, не возникало сомнений, что здесь произошло что-

то сверхъестественное. Дом осыпался на глазах. Мебель вплавлялась в стены и

деревья. В отдельных местах занялся огонь. И, что еще ужаснее, здесь была его

истощенная мама, которую никто не видел почти семнадцать лет. Гэвин, видимо, был так испуган, увидев ее в свете огней полицейских машин, что не

мог перестать кричать несколько минут.

Город, штат, вскоре весь мир будет знать о случившемся вчера в Лоскутном

Доме.

Гэвин думал, у него больше не осталось слез, но это было не так. Были и

слезы, и недоумение, и еще больше горя, с которым он не знал, что делать.

Дэлайла обнимала его, стараясь не задеть его раненую руку, тихо говоря

ему об их будущей совместной жизни, о своей любви к нему, о том, что они

смогут сделать вместе. Он знал, что она права: так и должно было случиться, если не вчера, то когда-нибудь еще, ведь что бы ни было в Доме – что бы ни

вырастило его, любило, изолировало его от всех и наконец причинило боль –

это нечто заперло в себе его маму на всю его жизнь, только чтобы оставить

Гэвина при себе.

Но даже сейчас сложно забыть время, когда все еще было хорошо.

Зажмурившись, Гэвин прижался губами к ее шее. Воздух ощущался

пустым, без присутствия духов, преследовавших его всю жизнь. После всех

потрясения и мучений, ощущая ее руки вокруг ее шеи, он мог впервые по-

настоящему дышать, и этот миг казался вечностью.

***

Дэлайла устроилась рядом с ним, теплой рукой поглаживая его ребра, поднимаясь к шее и волосам. Под на матах сбились в кучу одеяла, которые они

разложили на полу в кабинете музыки. У них едва оставалось время наедине, но

здесь, в их тайной крепости, когда стрелка часов замирала между двумя и тремя

часами ночи, когда они были так близки, и с каждым вдохом Дэлайла

прижималась к нему своей теплой обнаженной кожей, он забывал об кошмаре

последних двух недель.

– Пьюджет-Саунд, – сказала она, целуя его подбородок.

Он посмотрел в ее большие синие глаза.

– Почему туда, а не в Северо-Западный? Или в Гарвард?

Они все же сделали свой выбор. После Тишины, как назвали это Гэвин с

Дэлайлой, или после Падения Лоскутного Дома, как назвали это все остальные, они стали любимцами мировой прессы. Но, несмотря на надоедливое

внимание, были и плюсы. Например, пожертвования. Обучение в любом

колледже. И теплое сочувствие миллиона незнакомцев. У Гэвина не было

раньше родителей, но теперь вся планета хотела быть ими, включая родную

маму, которую на днях собирались выписать из больницы.

Он виделся с ней каждый день, часами сидел у ее кровати и читал ей книги, включал послушать музыку, рассказывал обо всем, что делал, когда покидал

Дом и когда она не могла слышать, как он передвигался. Дом позволял ей

смотреть, как он спит, слушать, как он учится играть на фортепиано. Он

выпускал ее в трансе, когда нужна была ее подпись или присутствие в школе, для разговоров с социальной службой и один раз с полицией. Но ее

воспоминания были обрывочными, что еще хуже – ее поглощало чувство вины.

Гэвин изо всех сил старался убедить ее, что его жизнь была хорошей.

Его ведь любили.

И с каждым днем она все больше верила ему; она ведь видела все это

собственными глазами. Вчера она даже улыбнулась.

Наконец Дэлайла ответила:

– Думаю, потому что мне хочется быть поближе к воде.