Двуявь - Владимир Прягин

разницу? Вот вам история той скалы, прямым текстом. Её действительно заметили с вертолёта в пятидесятых. Но разве я утверждал, что к тому моменту она была уже обтёсана? Нет! Это вы додумали сами. Дальше. Два года назад кооператор разровнял площадку. Один из рабочих выложил фото в сеть – но преподнёс, шутки ради, как некий необъяснимый феномен. Впечатлительные энтузиасты тут же набросали кучу догадок – зачастую откровенно бредовых. Мы обратили внимание на эту возню. Дело осело у нас в архиве как забавный курьёз – в виде той самой коллекции версий. Всё!

– А меня вы зачем туда привезли?

– Ну как же? Судите сами. У вас на ладони появляется знак – и он в точности повторяет рисунок, сделанный ранее кооператором (точнее, его племянником) на скале. Разве не странное совпадение? Более того – вы, прибыв на площадку, сразу нашли картинку, хотя она уже заросла лишайником. У меня даже мелькнула надежда…

Комитетчик оборвал фразу на полуслове. Юра какое-то время ожидал продолжения, но, так и не дождавшись, заговорил сам:

– Мелькнула надежда, что я прямо там, на скале, и активирую знак?

– Да. Хотя понимаю, что это было бы слишком просто. Для активации нужно осознанное решение, а у вас тогда ещё не было предпосылок.

– Их и сейчас не очень-то много.

– Но вы продвигаетесь, это главное, и я очень рассчитываю, что вы на верном пути. Прав я или нет – прояснится уже в ближайшее время. Полагаю, буквально завтра.

– Почему вдруг?

– Слышали такое выражение – магия чисел? Звучит несколько одиозно, но рациональное зерно есть. Круглая дата – не просто отметка в календаре. В такие дни порой открываются особые возможности.

– В каком смысле?

– Вот представьте – миллионы людей выйдут на демонстрации, другие будут смотреть прямой репортаж. Чувство сопричастности – вольно или невольно – усилится на порядок, станет практически осязаемым. Материализуется, одним словом.

– И что из этого следует? – с подозрением спросил Юра.

– Ну, рассуждая сугубо теоретически, любой материальный объект поддаётся практическому использованию.

Сообразив, что подобное словоблудие можно разводить до обеда, и от этого только заболит голова, студент сказал:

– Хорошо, я понял, спасибо за консультацию.

– Обращайтесь в любое время.

Самохин отключил связь и шагнул на лоджию. Снова вспомнилось, как ровно неделю тому назад он корчился тут от боли, принимая «чёрную метку». И если лично ему неделя эта вымотала все нервы, перевернув привычную жизнь с ног на голову, то для всех остальных ничего, по сути, не изменилось. Всё так же стартовали челноки с космодрома, электрички катились по расписанию, а соседский сенбернар совершал ежеутренний моцион. И никто понятия не имел ни о комитетских интригах, ни о пустоглазых «химерах», ни, тем более, об уродливом городе-двойнике по другую сторону яви.

Сказали бы Юре с месяц назад, что скоро начнутся головоломные – да ещё и опасные! – приключения, он запрыгал бы от восторга. Но теперь, когда они таки начались, всё чаще одолевает тоска по уютной тёплой рутине. Поздравляем вас, товарищ Самохин, тест на неординарность и героизм вы провалили с блеском…

Кусачий северный ветер заставил его поёжиться. Поля чернели угрюмо и неприветливо, Змей-гора застыла в холодном оцепенении, а небо хмурилось всё сильнее.

Завтра на демонстрацию придётся захватить зонт.

Эта простенькая мыслишка неожиданно успокоила Юру – или, по крайней мере, направила его рассуждения в более конкретное русло.

Похоже, он раз за разом совершает одну и ту же ошибку – реагирует на слова Фархутдинова эмоциональным всплеском, вместо того чтобы вычленить из них конкретную информацию.

Вернувшись в комнату, он постарался сосредоточиться.

Предположим, комитетчики в самом деле не могут подсказывать ему напрямую, поэтому вынуждены обходиться намёками. И вот они привозят его на обтёсанную скалу, и начинается трёп про палеоконтакт и Алатырь-камень. Почему именно эти темы? Ну, с первой понятно – подспудная подготовка к тому, что дело связано с космосом. А со второй как быть?

Он снова сел перед монитором, припомнил объяснения Тони и нашёл в сети «Стих о Голубиной книге». Да, вот она, та цитата: «С-под белаго Латыря протекли реки, реки быстрые по всей земле, по всей вселенной, всему миру на исцеление».

На его, Самохина, взгляд, подобные пассажи несут в себе, в лучшем случае, сугубо фольклорный смысл. Если бы он тогда разговаривал с Фархутдиновым один на один, то, услышав про Алатырь, пожал бы плечами, а через минуту забыл бы начисто. Но рядом стояла Тоня – она заинтересовалась, а потом просветила Юру.

«Всему миру на исцеление…»

Многозначительно звучит – особенно в контексте того, как болезненно отреагирует общество, если не отыщет путь к звёздам.

И, опять же, вряд ли он задумался бы об этом, если бы не девчонка.

Помнится, Юра спросил однажды у комитетчика – зачем Тоню вообще втянули в эту историю? Клейма-то у неё нет. А тот отделался замечанием в своём стиле – она-де может «помочь по-своему».

И если исходить из того, что Комитет ничего не делает просто так, то всё это выглядит несколько… гм…

В осенней предпраздничной тишине тренькнул входящий вызов.

Звонила Тоня.

***

Юра замер – паранойя, словно чёрная птица, осенила его крылом. В самом деле, если припомнить факты, то картина вырисовывается вполне однозначная. Едва он получает отметину, как к нему подводят девчонку, которая начинает исподволь влиять на него, подбрасывать темы для разговоров, да так ловко, что никаких подозрений не возникает. Он летит на Марс – она тут как тут, поджидает на космодроме и в последующие три дня не выпускает его из виду, не отходит практически ни на шаг…

Мягкая трель звонка не смолкала. Самохин прикоснулся к браслету и деревянным голосом произнёс:

– Да, я слушаю.

– Ну что ж ты так долго не отвечаешь? Я уже испугалась!

И было в этой фразе столь явное, неподдельное облегчение, чуть приправленное укором, что Юра ощутил мучительный стыд.

Да что с ним такое творится, в конце концов? Если уж Тоню подозревать в коварных манипуляциях, то кому тогда вообще верить? Нет, эти чёрные мысли просто не могут принадлежать ему, студенту Самохину; им вообще не место в реальном мире, где светит солнце и живут люди. Мысли эти могли родиться только в зазеркальном гнилье, в трясине, наполненной ненавистью и страхом, чтобы потом, подобно яду, просочиться сюда – заодно с преддождевой хмарью…

– Прости, – сказал он. – Замешкался немного.

– Как себя чувствуешь? Что с твоими «химерами»?

– Им, как всегда, облом. Никуда меня не утащат, не беспокойся.

– Уж надеюсь, – проворчала она. – На сегодня какие планы?

– Никаких