Неизвестный Есенин - Валентина Пашинина

Есенин пишет цикл стихотворений, которые по смыслу и настроению созвучны с произведениями «Кобыльи корабли» и «Сорокоуст»: «Я покинул родимый дом», «Хорошо под осеннюю свежесть», «Русь моя, деревянная Русь! Я один твой певец и глашатай…» Но они помечены 1918–1919 гг., а это значит, что к харьковским событиям они не имеют никакого отношения. Даты эти вызывают полное недоумение: что, ученые не разобрались? Или не захотели разобраться? Зато чекисты сразу разобрались и поняли, и потому 19 октября Есенин оказался на Лубянке. Исходя из вышеизложенного, есенинской комиссии следовало бы внести соответствующие поправки в последний том «хронологии жизни и творчества Есенина».

Евдокимов, издававший первое собрание сочинений Есенина, пишет, что пьяный Есенин часто путал год создания своих произведений. Не исключено, что делалось это умышленно, из цензурных соображений: стоит под поэмой «Кобыльи корабли» 1919 год, значит, харьковские события никакого отношения к поэме не имеют, тем более, что поэму много раз к печати не допускали.

Стихотворение «Теперь любовь моя не та» с посвящением Клюеву тоже отнесено к 1918 году. Благодаря внимательному изучению Сергей Иванович Субботин убедительно доказал ошибочность даты. Стихотворение написано в 1920 году. А это значит, что не на поэтическом поприще разошлись их с Клюевым пути и не «Избяные песни» собрата по перу были тому причиной, как до сих пор утверждают исследователи. Есенин осудил друга за то, что тот вступил в партию большевиков:

Грустя и радуясь звезде.Спадающей тебе на брови.Ты сердце выпеснил избе.Но в сердце дома не построил.

Поэма «Кобыльи корабли» не удостоилась внимания исследователей, гротескные образы и абсурдность смысла остались за гранью понимания. Даже в Литературной энциклопедии поэме отведено только одно предложение («победа образа над смыслом», «освобождение слова от содержания»), а ведь эта поэма стала программным произведением поэта.

И в нерасшифрованных письмах наблюдается своя особенность, можно сказать, закономерность: эзоповым языком пишет тогда, когда катастрофически все плохо, беспросветный мрак на душе и ни о чем нельзя сказать ни в письме, ни лично.

Вот она, суровая жестокость.Где весь смысл — страдания людей!Режет серп тяжелые колосья,Как под сердце режут лебедей.И свистят по всей стране, как осень.Шарлатан, убийца и злодей…Оттого, что режет серп колосья.Как под горло режут лебедей.

Повицкий, большевик с революционным стажем, в воспоминаниях 1954 года «харьковский эпизод» перевел в другую плоскость, заретушировал трагическое и проявил лирическое: художественно, а потому весьма убедительно описал, как беспечно жилось поэту в культурном обществе милых, обаятельных девушек, как весело он проводил свое время.

В письме Софье Андреевне в 1928 году Повицкий напишет другое:

«Душевное спокойствие уже тогда было нарушено, и отсюда под прикрытием шутки — такие фразы, как «я живу ничаво больно мижду прочим тижало думаю кончать.

(…) Это одна из тех масок («хулиган», «вор», «конокрад»), без которых Есенин — этот целомудреннейший и чистейший сердцем поэт и человек наших дней — не позволял себе показываться на людях».

Характеристика, данная Есенину, показывает, насколько хорошо и глубоко знал его Лев Иосифович. Но и он, Повицкий, не скажет в письме правды, а «переструение» Есенина объяснит так: «Он и тогда бродил по московской земле гостем нечаянным и чужеземцем. Наивный политический максимализм и сельский лиризм народнического толка уже сталкивались в нем с наступающими мотивами политического пессимизма и социально-утопической героики».

Типичная для писателя социалистического реализма фраза!

В родной деревне тоже произошли перемены не в лучшую сторону.

Из письма Жене: «Дома мне, несмотря на то, что я не был там три года, очень не понравилось, причин очень много, но о них в письмах теперь говорить неудобно».

Нет любви ни к деревне, ни к городу,Как же мог я ее донести?Брошу все. Отпущу себе бородуИ бродягой пойду по Руси.

Есенин действительно в этот период много путешествует. Побывал в Ростове-на-Дону, Новочеркасске, Таганроге, Кисловодске, Пятигорске, Баку и Тифлисе. Но в том же письме Жене Лившиц скажет о вредности путешествий для него. Почему? Да потому, что во время путешествия в Туркестан Есенин стал свидетелем другой величайшей трагедии нашего народа.

В хронологии жизни и творчества Есенина за 1921 год есть такие пометки:

«16 апреля. Выехал в Туркестан. Первая неделя мая. Вынужденная остановка в Самаре.

12 и 13 мая. Приезд в Ташкент.

30 мая — 2 июня. Выезжал из Ташкента в Самарканд.

До 10 июня. Вернулся в Москву».

Выходит, целый месяц добирался в Ташкент. Поезда плохо ходили? Конечно. Всякие непредвиденные остановки? Безусловно. Но назад-то ехал только неделю. В чем же дело? Вынужденная остановка в Самаре вызвана жестокой необходимостью. Именно в это время по приказу Ленина и ЦК Красная армия под командованием М. Тухачевского подавляла кулацкие восстания на родине Ильича и в близлежащих губерниях Поволжья.

«В банде Антонова к 16 июля осталось всего около 1200 человек, в то время как в начале мая их было около 21 тысячи» (Из докладной М. Тухачевского Ленину — Авт.). Число восставших по всей России доходило до 150 тысяч. Восстание было вызвано грабительской продразверсткой, что обрекало крестьянский люд на голодное вымирание. Расправа с восставшими была жестокой. Ныне «Российская газета» от 22 августа 1997 года опубликовала этот документ под заголовком: «Жалея патроны, топили в реке». А рубрика названа «Забытая история». Не забытая история — опять же — сокрытая в секретных архивах. Ленин был убежден в том, что большевики не удержат власть. Он считал ситуацию в стране «абсолютно провальной» и потому дал поручение Вячеславу Молотову «подготовить переход партии к работе в подполье».

В письме из Самары Есенин пишет Мариенгофу: «Был Балухатый, рассказал много интересного». О чем мог рассказать профессор Самарского университета Сергей Дмитриевич Балухатый? Должно быть, о том, о чем спустя 78 лет поведала «Российская газета», а в 2002 году опубликовала липецкая газета:

«Под пензенским селом Наровчат, где в 20-х годах базировалась часть войск Тухачевского, были обнаружены баллоны с боевыми отравляющими веществами. Есть свидетельства о двух тысячах жертв артхимического обстрела повстанцев около села Черныхова. Еще живо слово «тухачевки» — так называли в тамбовских и пензенских селах газогенераторные автомобильные душегубки, на 20 лет опередившие технологию фашистских газовых камер на колесах.