Неизвестный Есенин - Валентина Пашинина

Трудно что-либо понять из этого страстного монолога. Но такая уж манера была излагать, нападать, обличать… А кого? Пусть, мол, догадаются сами. Кстати, о Есенине до сих пор пишут таким стилем, таким «эзоповым языком».

Скандальный вечер «памяти» Блока состоялся 28 августа 1921 года. Со словом «О дохлом поэте» выступали Шершеневич, Мариенгоф, Бобров и Аксенов.

Есенин сидел один и плакал. Пришла Надежда Вольпин. Поэт встретил ее словами: «Вам уже сказали? Умер Блок. Блок! Лучший поэт наших дней — и дали ему умереть с голоду… Не уберегли… стыд для всех… для всех нас!»

Читателю, которому со школьной скамьи внушили, что Блок первым воспел революцию, покажутся нелепой выдумкой слова Есенина о голодной смерти Александра Блока. Но послушаем С. Алянского:

«Настал день, когда Александр Александрович не мог совсем вставать с постели. Доктор заявил, что больному необходимы санаторные условия, особое питание…

Вечером 3 августа доктор Пекелис вышел из комнаты больного с рецептом в руках. Жена осталась с больным. На мой вопрос, как больной, Пекелис ничего не ответил, только развел руками и, переда вал мне рецепт, сказал:

— Постарайтесь раздобыть продукты по этому рецепту. Вот что хорошо бы получить. Сахар, белая мука, рис, лимоны.

4 и 5 августа я бегал в Губздравотдел. На рецепте получил резолюцию зам. зав. Губздравотделом, адресованную в Петрогубкоммуну. В субботу 6 августа заведующего не застал. Пошел на рынок и купил часть того, что записал.

В воскресенье 7 августа утром звонок Любови Дмитриевны:

— Александр Александрович скончался. Приезжайте, пожалуйста».

Как видим, не лекарства требовались больному, в первую очередь — усиленное питание.

Кощунственный вечер был, конечно, санкционирован большевистским руководством. На публикацию произведений «Двенадцать», «Скифы» и статьи «Интеллигенция и революция» большевики ответили критикой. Их позицию в прессе излагал некто, спрятавшийся за псевдонимом Петроник.

10 марта 1918 года Блок записал в дневнике: «Марксисты — самые умные критики, и большевики правы, опасаясь «Двенадцати».

О поэме «Двенадцать» Максим Горький тогда сказал: «Это самая злая сатира на все, что происходило в те дни».

Чуковский подтверждал: «Он разочаровался не в революции, но в людях: их не переделать никакой революцией».

В конце 1920 года в дневнике Блока появляется такая запись: «Под игом насилия человеческая совесть умолкает, тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией — ныне».

18 апреля 1921 года Блок поставил стране окончательный диагноз:

«Жизнь изменилась (она изменившаяся, но не новая…). Вошь победила весь свет, это уже совершившееся дело, и все теперь будет меняться, только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы».

А к поэме «Возмездие» добавил новые строки, среди них такие:

Под знаком Равенства и БратстваВершились темные дела.

Не все поддерживали большевиков в их нелюбви к Блоку. И.Н. Розанов вспоминает такой инцидент. Во время последнего выступления Александра Блока в Москве 5 мая 1921 года «появился на эстраде Михаил Струве… и стал говорить, что Блок исписался. Блок умер». Тогда выступил Сергей Бобров и резко отчитал Струве: какое право имеет такая бездарность, как Струве, судить о Блоке? Что он понимает в поэзии?

Об этом же случае вспоминают и другие, например С. Алянский и П. Антокольский, причем все отмечают, с какой яростью Сергей Бобров отстаивал «ПО-Э-ТА, потрясая кулачищами». Напомню, это было 5 мая 1921 года, а спустя три месяца Россия провожала своего лучшего поэта в последний путь.

И вот 28 августа 1921 года четверо имажинистов, среди них Бобров, устроили глумление «со словом о дохлом поэте». Чем можно объяснить подобное преображение? Да все дело, должно быть, в том, что, по убеждению Георгия Иванова, Бобров был «чекист и кокаинист»? А может, не только Бобров?

Официальная версия гласит: Александр Блок умер 7 августа 1921 Ему было сорок лет.

Глава 3

Рапповцев не любил

Практически вся компания свидетелей и понятых, поставивших свои подписи под документами о смерти Есенина, — сексоты ГПУ.

Современному человеку не понять, почему большевистская печать организовала дикую травлю Есенина. По словам Софьи Есениной-Толстой, «они просто взбесились, называя Есенина фашистом». Возглавляли травлю Сосновский и Бухарин. У них хватило цинизма назвать фашистом поэта, который, как никто другой, любил родину и говорил с поразительной искренностью:

Тебе одной плету венок.Цветами сыплю стежку серую.О Русь, покойный уголок.Тебя люблю, тебе и верую.

Всю сознательную жизнь «любовь к родному краю его томила, мучала и жгла» — и после всего попал в фашисты! Особенно пролеткультовцев раздражали строки, являющиеся жемчужиной его патриотической лирики:

Я буду воспеватьВсем существом в поэтеШестую часть ЗемлиС названьем кратким «Русь».

В 1926 году в сборнике «На путях искусства» издательства «Пролеткульт» в одной из статей говорилось: «Для пролеткультовцев многое неприемлемо в Есенине, но главное и основное — «есенинский патротизм». Тут уж Есенин воистину не имеет себе подобных в современности. Как будто самые понятия «большевизм» и «патриотизм» не являются взаимноисключающими». В дальнейшем, конечно, эти строки никогда в печати не появлялись.

Об отношении Есенина к рапповцам пишет в воспоминаниях и Г. Бениславская:

«Группу журнала «Октябрь» Сергей Александрович ненавидел, его иногда буквально дрожь охватывала, когда этот журнал попадал ему в руки. Травля «Октябрем» «попутчиков» приводила Сергея Александровича в бешенство, в бессильную ярость. Не раз он начинал писать статьи об этой травле, но так и не кончал, так как трудно было писать в мягких тонах, резкую статью не было надежды опубликовать». А вот комментарий А. Козловского: «Шумно декларируя свою приверженность борьбе за идейность в литературе, некоторые участники группы основную свою задачу увидели в критике «непролетарских» писателей, к которым относили М. Горького, В. Маяковского, Л. Леонова, в том числе и Есенина».