Неизвестный Есенин - Валентина Пашинина

Свадьбы и «мальчишника» не было потому, что Есенин вынужден был бежать из столицы на Кавказ. По этой же причине не мог Есенин приглашать Ю. Либединского и на спектакль Мейерхольда и Н. Эрдмана «Мандат». Ведь премьера пьесы состоялась 20 апреля 1925 года, а Есенин в это время лежал в больнице «Водник» города Баку.

Между прочим, Есенин был на спектакле «Мандат», но был 16 октября вместе с Софьей Андреевной, а не «в теплый летний день» с Ю. Либединским. Это отмечено в ежедневном календаре Софьи Андреевны. И известно, что Есенин осудил интерпретацию Вс. Мейерхольда, а не бравировал, как о том написал Либединский.

Допустим, это мелочь. А главное в воспоминаниях Либединского — полуправда. А что это значит? А значит, например, что фраза о «великом старце» действительно есть, только не в «дружеском» разговоре с Либединским, а в письме Николаю Вержбицкому, у которого жил Есенин в Тифлисе и которому мог доверять некоторые интимные вещи.

Почему же не Вержбицкий цитирует эти деликатные подробности? Думаю, что Николай Вержбицкий и не видел, и не получал этого письма. Оно не «хранилось у адресата», как о том написано все в тех же злополучных комментариях к 5-му тому. И до сих пор «местонахождение автографа неизвестно»!

И это значит, что Юрий Либединский, войдя в комиссию по литературному наследству Есенина, использовал материалы в своих неблаговидных целях. И что это они, рапповцы, создали в воспоминаниях тот портрет Есенина, аморальный и безнравственный, который мы имеем на сегодняшний день. Это они приписали ему убеждения, которых он не имел.

Разве случайно, что в день гибели Есенина в 5-м номере гостиницы «Англетер» оказались одни рапповцы?

Верно говорят, мемуары бывают разные, и цели преследуются разные: одни пишут для истории, чтобы правдиво запечатлеть великого человека. Другие — чтобы показать себя на фоне великого человека и въехать с ним в историю.

Читатель сам разберется, кто есть кто. Ему нужны только факты. Факты свидетельствуют не в пользу Ю. Либединского. Это о рапповцах Есенин писал в 1924 году: «Бездарнейшая группа мелких интриганов и репортерских карьеристов выдвинула журнал, который паз. «На посту».

Как видим, многие характеристики подтвердились. Это о них через год напишет Воронский: «Не стало Есенина, «На посту» принялся за новую жертву, ибо своей специальностью избрали травлю попутчиков… Склоки между братьями-писателями растут. Нездоровая атмосфера».

В. Кузнецов в статье «Сказка об Англетере» (газета «Совершенно секретно») в 1998 году обратит внимание на то, что «практически вся компания свидетелей и понятых, поставивших свои подписи под документами о смерти Есенина, — сексоты ГПУ».

Понятно и объяснимо, что все рапповцы пришли на службу к большевикам и потому обязаны были выполнять свой долг. Политработник на фронтах гражданской войны Юрий Либединский оставался политработником и на литературном фронте. Но как понять, что лживые, беспардонные мемуары, написанные на политическую потребу, вновь переизданы в 1986 (в двухтомнике «С.А. Есенин в воспоминаниях современников», комментарий А. Козловского) и в 1988 (в книге «Жизнь Есенина. Рассказывают современники» под редакцией С.П. Кошечкина) годах? И не как-нибудь опубликованы, а с большевистским размахом — в 100 тыс. и 500 тыс. экземпляров! И опять Либединский представлен читателю лучшим другом Есенина.

Но дело не только в этом. Через 60 лет мы сталкиваемся с новыми фактами фальсификации. Судите сами. С одной стороны, Козловский пишет: «Краткие воспоминания Ю.Н. Либединского о Есенине были впервые напечатаны в ж. «На литературном посту» М. 1926. М 1, с. 32–34». С другой, — С.П. Кошечкин комментирует: «Ли бединский Ю.Н. «Мои встречи с Есениным» впервые опубликованы в 1958 году». На первый взгляд, простая неточность. Пустячок. Но случайный ли? Ведь Кошечкин внимательно изучил предыдущую работу коллеги, даже похвалил за обстоятельность комментария.

Что хотели скрыть за маленькой неточностью? Вероятно, то, что похоронив «яростного попутчика», рапповцы начали дружно от него отрекаться. В их глазах «даже товарищеское общение с литературным противником казалось пятнающим честь» (Козловский), а то и могла иметь нежелательные последствия. И потому Юрий Либединский, сочинив свои двухстраничные воспоминания в 1926 году, предпочел дистанцироваться от Есенина:

«Сергея Есенина я знал очень мало и ни в коем случае я не претендую на то, чтобы считать себя лично близким ему человеком».

В 1957 году он, по сути дела, заново написал свои воспоминания. Теперь они охватывали 1923, 1924, 1925 годы. Опровергать было некому. В 1957 году ушла из жизни Софья Толстая-Есенина.

Тираж лжи, повторяю, сверхмассовый. Зато ценнейшее исследование жизни и гибели Есенина, которому Людмила Васильевна Занковская, доцент кафедры русской литературы Московского педагогического университета, отдала тридцать лет труда, издан тиражом в 5 тысяч экземпляров. (См. «Новый Есенин. Жизнь и творчество поэта без купюр и идеологии», 1997 г.) Интересно знать, какую помощь оказала ей есенинская комиссия?

Глава 4

«Советы издалека» Максима Горького

Огромной любовью пользовался в Советской России пролетарский писатель Максим Горький.

«Вы себе, вероятно, не представляете, до какой степени Вас здесь любят, в частности, молодежь… Вся Советская Россия всегда думает о Вас, где Вы и как Ваше здоровье. Оно нам очень дорого (…) Сообщаю, что все мы следим и чутко прислушиваемся к каждому Вашему слову», — это одно из последних писем Есенина. Написано 3 июля 1925 года, адресовано Алексею Максимовичу, но почему-то осталось не отосланным.

Почему? Оставим пока вопрос открытым. Ответим на следующий: почему в 1929 году всеми любимый писатель, «буревестник революции», в Советском Союзе подвергся жесточайшей брани?

Максима Горького в печати (!) обвиняли в том, что «он становится рупором и прикрытием для всей реакционной части советской литературы». Потребовалось постановление ЦК ВКПб) от 25 декабря 1929 года, которым «буревестник» был взят под защиту, а нападки на него названы «грубо ошибочными и граничащими с хулиганством». «Подобные выступления в корне расходятся с отношением партии и рабочего класса к великому революционному писателю тов. М. Горькому».

«Четыре года в Сорренто, — говорил Горький, — я прожил в тишине более глубокой, чем тишина русской дореволюционной деревни. Эта тишина… научила меня внимательней вслушиваться в голоса из городов, из деревень России».