Неизвестный Есенин - Валентина Пашинина

Да, действительно хочется плакать».

Мариенгоф в конце жизни высказал обиду, что в 1955 году «наши редакторы, литературные невежды и хамы вроде Чагина, вычеркивают из книг Есенина его посвящения мне». А, мол, когда-то «мы жили с Есениным вместе… Писали за одним письменным столом, паровое отопление не работало — спали в одной постели, согревая друг друга; все тяготы лишений, голода перенесли вместе».

«Невежды» и «хамы» (Чагин и Софья Толстая) вычеркнули из книг посвящения, как вычеркнул «друзей» из своей жизни Есенин. Да и было за что. «В грязном стойле Шершеневича, — по словам Бориса Лавренева, — поэтическая братия стряпает все то, что эхом отдается на другом континенте и прокатится по всему миру».

Мариенгоф утверждает: «Есенин уехал с Пречистенки надломленным, а вернулся из своего свадебного путешествия по Европе и обеим Америкам безнадежно сломанным». И в лад с Троцким добавляет: «другим» человеком. Какой смысл вложил, — понятно из вышеприведенной сцены с заграничным барахлом.

Только вот не являлся Есенин к Мариенгофу по возвращении! Уже хотя бы потому, что самого Мариенгофа не было в Москве. Сидел Мариенгоф с семьей у моря и ждал… Нет, не погоды. Погода была, не было денег на обратную дорогу. Всем друзьям разослал SOS о помощи. И помощь пришла, только не от тех, к кому обращался. Помощь пришла от Есенина. Сергей выслал щедро — целую сотню. Мариенгоф прыгал от радости, целовал жену и сына, теперь, имея такую сумму, не торопился в Москву, предпочитая еще понежиться у моря. А возвращался в отдельном купе мягкого вагона, накупив разных подарков и новую колыбель для сына.

И, как видим, потом «отблагодарил» своего щедрого друга, что и возмутило всех его современников, знавших всю эту историю.

О том, как было в действительности, Мариенгоф запамятовал. Вспомнила его супруга, Анна Борисовна Никритина (воспоминания не опубликованы):

«1923 год, август. Мы в Одессе, у нас сын. Мы без денег, в долгах. И вдруг телеграмма от Есенина и деньги: выезжайте немедленно!

Как он почувствовал, что мы без средств? — не знаю… Но радости нашей не было конца.

Мы кладем своего месячного сына в чемодан без верхней крышки — это у нас что-то вроде коляски — и едем в Москву. В Москву на встечу с Сережей!»

Илья Шнейдер тоже вспомнил об этих злополучных чемоданах, но совсем иначе, чем Мариенгоф. Вот его рассказ о том, что было с Есениным после отъезда Айседоры в Кисловодск на гастроли: «Есенин ночью вернулся с целой компанией, которая к утру исчезла вместе с Есениным, сильно облегчившим свои чемоданы: он щедро раздавал случайным спутникам все, что попадало под руку. На следующий день Есенин пришел проститься — чемоданы были почему-то обвязаны веревками.

— Жить тут один не буду. Перееду обратно в Богословский — ответил он на мой вопрошающий взгляд.

— А что за веревки? Куда девались ремни?

— А черт их знает! Кто-то снял.

И он ушел. Почти навсегда».

По-другому рассказала и Мэри Дести:

«Сергей привез в Россию из поездки множество костюмов, пар обуви, плащей, пальто, шелковых рубашек, пижам и массу денег, и все это он собирался расшвыривать, как сумасшедший, своим приятелям…

(…) Вышло так, что Мариенгофу и многочисленным приятелям Сергея много что перепало из бесчисленных костюмов, обуви, в общем всего гардероба Сергея, с которым он вернулся и который так щедро раздавал, что в конце концов остался ни с чем».

А кому всегда служил Мариенгоф, видно из его слов:

«Первые недели я жил в Москве у своего двоюродного брата Бориса (по семейному Боб) во втором доме Советов (гостиница «Метрополь»). При входе матрос с винтовкой, вход по пропускам… В первый же день пришел (…) Бухарин… В тот же вечер решилась моя судьба. Через два дня я уже сидел за большим столом ответственного литературного секретаря издательства ВЦИК».

В раннем творчестве Мариенгоф призывал к массовому террору:

Святость хлещем свистящей нагайкой…И хилое тело Христа на дыбеВздыбливаем в Чрезвычайке.

И хотя Есенин сам допускал выпады против религии на раннем этапе революции — их расхождения были видны невооруженным взглядом. Вот мнение критика Львова-Рогачевского:

«Никакая каторга с ее железными цепями не укрепит и не свяжет этих заклятых врагов не на жизнь, а на смерть. Сам же Мариенгоф проводит резкую непереходимую черту между творчеством обоих мнимых друзей».

Зинаида Райх и Айседора Дункан не любили Мариенгофа, он их тоже. Мариенгофа не любили и в Константиново. Александр Никитич на вопрос жены Татьяны Федоровны (отец и мать Сергея) ответил:

— Мерин-Гоф? Ничего, кормится он, видно, около нашего Сергея.

Дочь Есенина и 3. Райх, Татьяна Сергеевна в разрыве отношений родителей винит Мариенгофа, которого Зинаида Николаевна «не переваривала»: «О том, как Мариенгоф относился к ней, да и вообще к большинству окружающих, можно судить по его книге «Роман без вранья».

С этим нельзя не согласиться.

Что собой представлял А. Мариенгоф, читатель поймет хотя бы из этого небольшого эпизода.

В Москве он поселился со своим гимназическим товарищем Малабухом (Григорий Колобов) в квартире одного инженера. У инженера была старая мать, которая подсматривала и подслушивала, заподозрив в них тайных агентов правительства.

(Впрочем, они и были таковыми).

«Тогда-то и порешили мы сократить остаток дней ее бренной жизни. Способ, избранный нами, поразил бы своей утонченностью прозорливый ум основателя иезуитского ордена» («Роман без вранья» гл. III).

Такой иезуитский утонченный способ находит Мариенгоф и в литературе: одним ударом уничтожить нескольких есенинских друзей, а самому при этом остаться сторонним наблюдателем. Вот его отзыв о Пимене Карпове и Петре Орешине: «Жизнь у них была дошлая… Петька в гробах спал… Пимен лет 10 зависть свою жрал… Ну и стали, как псы, которым хвосты рубят, чтобы за ляжки кусали (…) Есенин рассвирепел: «А талантишка-то на пятачок сопливый (…), ты попомни, Анатолий, как шавки за мной пойдут… подтявкивать будут». Еще большая ненависть к Клюеву: «В патоке яд, не пименовскому чета, и желчь не орешинская».

Такую ненависть и злобу обрушивает Мариенгоф на головы есенинских друзей, но эту злобу он вкладывает в уста Есенина. Мол, это он так отзывается о своих друзьях. Нет, Есенин не был бы Есениным, если б позволил себе так говорить о людях вообще, а о друзьях в особенности. Чтоб убедиться в этом, достаточно прочитать душевные воспоминания о Есенине Петра Орешина, написанные с огромной любовью и доброжелательством.