Неизвестный Есенин - Валентина Пашинина

Десятилетия методы расправы с бунтовщиками держались в секрете. Ныне известный пензенский исследователь Юрий Вобликов обнародовал карту мест применения отравляющих веществ войсками красного полководца Михаила Тухачевского при подавлении антоновского восстания в 1921–1923 гг.». в тех боях с бунтовщиками отличился будущий писатель Аркадий Гайдар, с военными «заслугами» которого мы познакомимся чуть позже.

В Самаре в сознании Есенина окончательно оформился мотив «Пугачева». Он переделал окончание, вставил слова: «Дорогие мои… хорошие!..» — слова Антонова-Тамбовского, произнесенные им при прощании со своими соратниками.

Вариант шестой главы «Пугачева» при жизни поэта опубликован не был. После смерти Бениславской текст хранился у Назаровой. В настоящее время машинопись находится в РГАЛИ, ее текст поврежден купюрами — ножницами вырезано около ста строк. Вот откуда в письме слова:

«Сейчас у меня зародилась мысль о вредности путешествий для меня. Я не знаю, что было бы со мной, если б случайно мне пришлось объездить весь земной шар? Конечно, если не пистолет юнкера Шмидта, то, во всяком случае, что-нибудь разрушающее чувство земного диапазона».

Пушкин тоже в период южной ссылки сказал: «Но вреден север для меня». В письме из Саратова Сергей Есенин писал Мариенгофу: «Я сейчас собираю себя и гляжу внутрь. Последнее происшествие меня-таки сильно ошеломило».

Иванову-Разумнику: «Конечно, перестроение внутреннее было велико. Я благодарен всему, что вытянуло мое нутро, положило в формы и дало ему язык. Но я потерял зато все то, что радовало меня раньше от моего здоровья. Я стал гнилее. Вероятно, кой-что по этому поводу Вы уже слышали».

Так вот в контексте каких переживаний было написано письмо 19-летней Жене Лифшиц!

«Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений. Конечно, кому откроется, тот увидит тогда эти покрытые уже плесенью мосты, но всегда ведь бывает жаль, что если выстроен дом, а в нем не живут, челнок выдолблен, а в нем не плавают».

Недаром Надежде Вольпин Есенин показался не таким, как всегда, «даже мелькнула мысль, что в Есенине притаилась душевная болезнь. В сознании Есенина окружающие резко делятся на друзей и врагов».

Ну да что же? Ведь много прочих.Не один я в миру живой!И стою я, кривясь от корчи.Черных сил заглушая вой.

Есенин сказал, что эту душевную болезнь лечат не в больнице, тут нужен пистолет юнкера Шмидта. Но у него было еще оружие — его поэзия. Он выработал свою программу борьбы:

Я пришел как суровый мастерВоспеть и прославить крыс.

Требовалось немалое мужество объявить такое, тем более написать. Но выполнить задуманное можно только под маской хулигана, пьяницы, скандалиста — словом, под маской шута — только королевскому шуту позволено «истину царям с улыбкой говорить» или сболтнуть под пьяную руку. Разве трезвому придет на ум объявлять войну железному гостю? Потому и нет ничего удивительного, что в его поэзии появится стихотворение «Волчья гибель», которым по существу завершится цикл «Стихов скандалиста».

О, привет тебе, зверь мой любимый!Ты не даром даешься ножу!Как и ты, — я, отвсюду гонимый,Средь железных врагов прохожу.Как и ты — я всегда наготове,И хоть слышу победный рожок,Но отведает вражеской кровиМой последний, смертельный прыжок.И пускай я на рыхлую выбельУпаду и зароюсь в снегу…Все же песню отмщенья за гибельПропоют мне на том берегу.

Нельзя сказать с полной уверенностью, какой берег имел в виду поэт, но не исключено — и тот, куда уезжал Илья Эренбург с дарственной книгой Есенина. То, что выбор тогда пал на Илью Эренбурга, думается, совсем не случайно. Отношения Есенина и Эренбурга не описаны в литературе, и слишком коротка их связь. Чтобы понять эти взаимоотношения, попробуем рассмотреть их на фоне революционных событий.

Известно, что Илья Эренбург долго жил за границей, явно к рапповцам не принадлежал. К советской власти тоже относился прохладно и, хотя некогда вместе с Николаем Бухариным участвовал в революционных выступлениях, революцию 1917 года принять не торопился. Путь его, как и многих, был тернист и извилист. В 1918 г. приветствовал взятие Киева деникинцами, потом почти год прожил в Крыму у Волошина, а весной 1921 г. с разрешения советской власти и благословения опять же Бухарина выезжает в командировку за границу. Но и тогда еще Эренбург будет аттестован в «Правде» как «эстет, ненавидевший советскую республику за то, что она разбила его прекрасные игрушки», а ныне «сменовеховец».

Чем ближе подходила к завершению гражданская война, тем ожесточеннее и кровавее было сопротивление и наступление. 14 ноября 1920 г. последний караван судов увозил из Севастополя в неведомое русских беженцев, но многие добровольно остались, сложив оружие. Им было обещано помилование.

«Судьба большинства оказалась ужасной. Великодушный М.В. Фрунзе покинул Крым, судьбой оставшихся занялись бывший военнопленный австро-венгерской армии Вела Кун и суровая комиссарша Розалия Землячка (Залкинд). На роскошных крымских берегах начались бесконечные казни. По подсчетам ученого С.С. Маслова, в Крыму было тогда уничтожено 65–85 тысяч человек, в том числе до 15 тысяч офицеров. Даже могил не сохранилось». Такие данные приводит С. Семанов.

Братской могилой стало им Черное море.

Р. Землячка за свои подвиги удостоилась в 1921 году ордена Красного Знамени и благополучно дожила до своей кончины в 1947 году. А Бела Кун в 1939 году будет расстрелян.

Интересно отметить, что сведения о крымской казни в Париж повезет Илья Эренбург, который, как пишет Ю. Анненков, 10 мая 1921 года рассказывал Буниным: «Офицеры остались после Врангеля в Крыму главным образом потому, что сочувствовали большевикам, и Вела Кун расстрелял их только по недоразумению». Анненков добавляет: «Вряд ли это было недоразумение, а не установка. Б. Кун в свое оправдание опубликовал такое заявление: «Троцкий сказал, что не приедет в Крым, пока хоть один контрреволюционер останется в Крыму».