Неизвестный Есенин - Валентина Пашинина

На самом деле, как написал в письме Эд. Хлыстаков (2002 г.), ни Саенко, ни Ногтев не были расстреляны, умерли своей смертью в почете, заботе семьи. А слухи о расстрелах палачей распространяли сами чекисты.

А «перчатки», содранные с руки, трансформируясь, нашли отражение в творчестве имажинистов: Вадим Шершеневич пишет пьесу «Дама в черной перчатке». Есенин поначалу тоже назвал свою поэму «Черный человек в черной перчатке». Харьковские события отражены и в есенинской фразе:

Веслами отрубленных рукВы гребетесь в страну грядущего.

Эти строки из поэмы «Кобыльи корабли» вскоре «украсили» «Стойло Пегаса», большими буквами были начертаны на стене под красной ладьей.

Мариенгоф свидетельствует, что в есенинской поэме нашел отражение голод 1919 года. Ходасевич определил «Кобыльи корабли» как «горький и ядовитый упрек большевикам». Кто из них прав? Свидетельствуют даты: под поэмой стоит год 1919. Это значит, что прав Мариенгоф. Современники знали, что поэма написана в Харькове в 1920 году и опубликована там же в сборнике «Харчевня зорь» маленьким тиражом на очень плохой бумаге. «Селедки бы обиделись, если бы вздумали завертывать их в такую бумагу». (Новицкий). А это значит, что «Кобыльи корабли» не только о московском голоде («Бог ребенка волчице дал, человек съел дитя волчицы»), о павших лошадях на Тверской («число лошадиных трупов раза в три превышало число кварталов от нашего Богословского до Красных ворот. Мариенгоф), о «воронах, выклевывающих глазной студень», это и харьковские «ужасы чрезвычайки», и приговор красному террору: не на Корабле Современности плывут они в Светлое Будущее, а на кобыльих кораблях с парусами вороньими.

Поэма «Кобыльи корабли» сродни искусству Иеронима Босха и Питера Брейгеля. «Корабль дураков»! Была же эта картина иконостасом в храме — христианским предупреждением человечеству.

С такими строителями новой жизни Есенину было не по пути, он отмежевался сразу и категорично: «Не нужны мне кобыл корабли и паруса вороньи». Харьковские события были потрясением для Есенина, для него окончательно рухнул мир, выстроенный революцией, рухнули все надежды, мечты, планы.

Только недавно в Москве он в «Небесном барабанщике» провозглашал большевистские лозунги:

Да здравствует революцияНа земле и на небесах!

А в Харькове будто подменили человека:

Видно, в смех над самим собойПел я песнь о чудесной гостье.

В Москве звал к свержению старого мира, а в Харькове написал:

Никого не впущу я в горницу,Никому не открою дверь.

В голодной Москве видел «злачные нивы с стадом буланых коней» воодушевлял:

Нам ли страшны полководцыБелого стада горилл?Взвихренной конницей рветсяК новому берегу мир.

а в Харькове написал: «Злой октябрь осыпает перстни с коричневых рук берез».

Еще недавно призывал: «Кто хочет свободы и братства, Тому умирать нипочем», — и сам был готов на жертву:

С земли на незримую сушуОтчалить и мне суждено.Я сам положу свою душуНа это горящее дно.

А теперь категорично заявил:

Звери, звери, приидите ко мнеВ чашки рук моих злобу выплакать!…Никуда не пойду с людьми.Лучше вместе издохнуть с вами.

Харьковские события изменили поэта. Наступило отрезвление во всех смыслах: «Больше я так пить не буду», — писал он друзьям. И те понимали, о чем идет речь.

Харьковские события были потрясением для всех, но каждый пережил их по-своему. Уезжавшему на родину Есенину Мариенгоф скажет вдогонку: «Ну, теперь Есенин ничего не напишет». А Есенин вдруг ответил: «Буду петь, буду петь, буду петь! Не обижу ни козы, ни зайца». И ответил знаменитым стихотворением «Сорокоуст», которое высоко оценили Валерий Брюсов и Иван Розанов.

«Сорокоуст» — поминальная служба по умершему, совершаемая на сороковой день. По словам И. Розанова, «в «Сорокоусте» Есенину удалось дать образ необычайный и никому другому не удававшийся в такой степени по силе и широте обобщения: образ старой, уходящей деревянной Руси — красногривого жеребенка, бегущего за поездом».

Сам же Есенин так сказал об этом: «Маленький жеребенок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни и ликом Махно. Она и он в революции страшно походят на этого жеребенка тягательством живой силы с железной».

Милый, милый, смешной дуралей,Ну куда он, куда он гонится?Неужель он не знает, что живых конейПобедила стальная конница?Черт бы взял тебя, скверный гость!Наша песня с тобой не сживется.Жаль, что в детстве тебя не пришлосьУтопить, как ведро в колодце.Хорошо им стоять и смотреть.Красить рты в жестяных поцелуях, —Только мне, как псаломщику, петьНад родимой страной «аллилуйя».

«Сорокоуст» — панихида по погребенному. Погребены надежды, чаяния, рухнула мечта, названная «Инонией», погребена вера. Об этом пишет и исследователь Валентин Сорокин: «Поэзия этого периода — это пророчества поэта — угадывающий взгляд на свою судьбу, на судьбу своего поколения, на судьбу своего народа».

Никуда вам не скрыться от гибели,Никуда не уйти от врага.…Вот он, вот он с железным брюхомТянет к глоткам равнин пятерню…

«Ни одно из произведений Есенина не вызывало такого шума», — скажет потом И. Розанов.

Есенин пишет цикл стихотворений, которые по смыслу и настроению созвучны с произведениями «Кобыльи корабли» и «Сорокоуст»: «Я покинул родимый дом», «Хорошо под осеннюю свежесть», «Русь моя, деревянная Русь! Я один твой певец и глашатай…» Но они помечены 1918–1919 гг., а это значит, что к харьковским событиям они не имеют никакого отношения. Даты эти вызывают полное недоумение: что, ученые не разобрались? Или не захотели разобраться? Зато чекисты сразу разобрались и поняли, и потому 19 октября Есенин оказался на Лубянке. Исходя из вышеизложенного, есенинской комиссии следовало бы внести соответствующие поправки в последний том «хронологии жизни и творчества Есенина».

Евдокимов, издававший первое собрание сочинений Есенина, пишет, что пьяный Есенин часто путал год создания своих произведений. Не исключено, что делалось это умышленно, из цензурных соображений: стоит под поэмой «Кобыльи корабли» 1919 год, значит, харьковские события никакого отношения к поэме не имеют, тем более, что поэму много раз к печати не допускали.