Tertium Organum: ключ к загадкам мира, изд. 2-е - Петр Демьянович Успенский

и скрытый материализм и те христианско-буддийские тенденции, которые вообще наложили тяжёлый отпечаток на наше отношение к проблемам пола.

Очень характерные мнения по этому поводу я нахожу в книге проф. Лютославского «Liberté et Volonté». Он стремится доказать там, что задача человека, стремящегося к духовным целям, заключается в том, чтобы отказаться от любви.

«Сексуальный акт осуществляет желание, наиболее бурное и наиболее повышенное из всех желаний тела, то желание, удовлетворение которого доставляет человеческому существу самое интенсивное наслаждение, какое только ему известно. Чтобы бороться против этого желания и отказаться от этого наслаждения нужно иметь ясное сознание несовместимости этих удовлетворений с наиболее возвышенными нашими стремлениями. Факт, установленный наблюдением, что интенсивная деятельность интеллектуальная или художественная ослабляет сексуальный инстинкт и иногда совсем уничтожает его, и что с другой стороны удовлетворение этого инстинкта гасит художественное и интеллектуальное вдохновение.

Таким образом целомудрие — это естественный режим жизни вдохновения, и люди, которые не могут обойтись без обычных сексуальных удовлетворений, лишают себя интимного единения с миром невидимым, откуда к нам приходит вдохновение.

…

Творческая сила, наиболее совершенно проявляющаяся в искусстве, отличает человека от всех существ, стоящих ниже его, и нужно платить за эту силу отказом от наиболее сильного животного инстинкта… Рождая детей мужчина и женщина теряют некоторое количество своих индивидуальных сил, жертвуют частью своих жизненных сил для того, чтобы дать рождение новым организмам… Что же касается тех, которые идут к возвышенным идеалам творчества, целомудрие является для них основным условием…

…

Необходимо устранить поверхностный аргумент, который постоянно приводится, когда заходит речь на указанную тему. На пропаганду целомудрия возражают, говоря, что осуществление идеала целомудрия угрожало бы самому существованию человечества. Но мы совершенно не знаем было ли бы человечество, всё состоящее из целомудренных индивидуумов, по-прежнему подвержено старости и смерти. Потому что ни старость, ни смерть ни в каком случае не являются доказанной необходимостью органической жизни».

Книга проф. Лютославского служит любопытным примером того, как одни и те же аргументы могут служить для доказательства совершенно противоположных положений. Проф. Лютославский догматичен весь от начала до конца и вся книга его представляет собой защиту заранее определённых догматов. Безбрачие и целомудрие проф. Лютославский защищает, потому что ему необходимо обосновать безбрачие католического духовенства, совершенно так же, как дальше он утверждает, что поляки — нация, а евреи не нация, на том основании, что у одних есть общий язык и земля, к которой они стремятся, а у других нет; причём он забывает принять во внимание одно маленькое обстоятельство, что со времени раздела Польши прошло с небольшим сто лет, а со времени расселения евреев без малого две тысячи. Можно в чём угодно обвинять евреев, но доказывать, что у них нет национальности так же смешно, как утверждать, что старость и смерть совсем не являются доказанной необходимостью жизни. Такова вся книга Лютославского. Он называет себя «спиритуалистом», полемизирует с «псевдомистиками», но на самом деле на каждом шагу скользит и падает, обнаруживая самый откровенный материализм и польско-католическую (т. е. определённо политически-церковную) пропаганду, которую можно бы было вести без всякого «спиритуализма».

Взгляды Лютославского на любовь плоски и материальны. Любовь для него — только «удовлетворение». Чтобы понять всю их ограниченность очень полезно после книги проф. Лютославского взять книгу Карпентера, выдержки из которой я уже приводил. Сам наполовину аскет и отшельник, Карпентер воспевает любовь как древний суфий. И он именно говорит о тех сторонах любви, которые ложно освещает проф. Лютославский: о том возрождении, которое несёт с собой любовь, о приливе энергии, о вдохновении, неразрывно связанном с любовью; и говорит о необходимости «искусства любви», которое должно давать отношение к любви бесконечно далёкое от прямолинейных и примитивных взглядов Лютославского.

Конечно, если признать с проф. Лютославским, что старость и смерть не являются доказанной необходимостью органической жизни, то можно утверждать всё, что угодно. Проф. Лютославский в этом случае говорит одно и то же с Толстым, т. е. что если бы люди отказались от любви, то, может быть, природа нашла бы какое-нибудь другое средство продолжения рода на земле. Дальше он говорит, что продолжение рода можно совершенно отделить от страсти, от наслаждения и в этом случае сознательно или бессознательно повторяет слова иудейского кодекса морали, признававшего и допускавшего факт сношения (в интересах рода), но запрещавшего наслаждение, и особенно строго запрещавшего мужу испытывать наслаждение со своей женой. Это изуверство ультра материалистического иудаизма возводится Лютославским в венец морали.

То, что человечество получает от любви и через любовь — для проф. Лютославского по-видимому не существует, так же как переставало существовать для старевшего Толстого. Любовь у Лютославского только «сношение» и она только «берёт силы». Откуда он взял, что осуществлённая любовь ослабляет творческую интуицию — это его секрет, но на этом он что-то строит и доказывает необходимость аскетизма, который и осуществляется — плохо или хорошо — в основанном им полумонашеском, но в сущности политическом, ордене «Элевзис».

Вообще говоря нет ничего «двумернее» и циничнее морализирования, которое видит в любви грех и похоть. Это такое неумение поднять глаза вверх и увидать, о чём идёт речь. Например, какая тёмная ложь кроется во всех моральных рассуждениях «Крейцеровой сонаты» и «Послесловия». Всё это описание любви анатомическими и физиологическими терминами такая же неправда, какой бы было описание музыки глухим. Если глухой будет описывать рояль и скажет, что это чёрный ящик на трёх ножках, который открывают с одной стороны и стучат по нему пальцами, [то] это будет вполне точное описание. Но всё-таки останется непонятным, зачем люди сидят вокруг этого чёрного ящика и почему одни плачут, а другие смеются.

* * *

В первом издании этой книги, в тех набросках. которые занимали место настоящей главы, я между прочим делал попытку классифицировать любовь и отделить любовь (индивидуализированное чувство) от «полового чувства» (не индивидуализированного и не разбирающего стремления к удовлетворению чисто физического желания). Но мне кажется теперь, что это деление, так же как все подобные деления, неудовлетворительно. Разница не в фактах, а в людях.

Есть люди, у которых всё, что они делают и чувствуют выходит цинично, грубо и двумерно, безразлично — будет ли это «любовь», распущенность или аскетизм. «Любовь» у таких людей непременно сопровождается ревностью, переходит в злобу, в ненависть, приводит к убийствам, к обливаниям серной кислотой и т. п.

Эти люди не понимают любви без ревности. А ведь ревность и есть именно убийца чувства чудесного в любви. И есть другие люди, у которых даже общее, не