Войны Миллигана (ЛП) - Дэниел Киз

Когда до пациентов доходила эта новость, их тоска сменялась полнейшим ступором, а затем ‒ облегчением. На лицах появлялись улыбки.

Вдруг по громкоговорителю зазвучал голос директора Хаббарда, приказывающий пациентам зайти в корпуса.

Аллен посмотрел на часы ‒ 16:00. Они опаздывали уже на час. Но ни охранники, ни надзиратели так и не появлялись.

«Три Партнера», спускаясь по ступенькам к своему корпусу, столкнулись с заключенным по прозвищу Королевская Пешка, который в одиночестве продолжал нести вахту, держа вместо щита крышку от мусорки. Испуганный караульный готов был кинуться на прибывших.

Когда он узнал, что происходит, то рассердился:

— Бардак! Мне никогда никто ничего не рассказывает!

Когда пациенты вошли в корпус, повсюду господствовало спокойствие. Персонал по безопасности не проводил никаких досмотров, не опустошил ни одну камеру. Кажется, они не сомневались, что пациенты готовятся сдать оружие.

Проникнув в свой корпус, Аллен наткнулся на надзирателя.

— Здравствуйте, мистер Миллиган. Как прошел ваш день? Хорошо?

18 сентября 1980 года Плэн Дэйлер обьявила, что федеральный судья Николас Валински официально подтвердил: закон позволяет пациентам Лимы отказываться от дополнительного лечения лекарствами.

В «Период ожидания», во время которого, как он думал, доктор Линднер организует его перевод в Афины, Аллен приобрел привычку будить до завтрака зомби из своего корпуса. Если приходилось ждать, пока этим займутся надзиратели, то зомби опаздывали в столовую, а он опаздывал в ОТТ.

Утром, в понедельник 22 сентября, одевшись и почистив зубы, Аллен услышал, как на весь коридор заорали: «За стол!»

Большинство зомби уже привыкли подниматься, когда слышали этот крик. Чтобы вывести остальных, Аллену приходилось идти от камеры к камере и тащить их за руку или за ногу до самого коридора. Он знал, что как только они выйдут из комнаты, то смогут сами найти дорогу до зала.

Аллен отправился в столярную мастерскую.

Он обнаружил в углу одиноко сидящего Пэпи Мэссинджера, крепко сжимающего чашку кофе. Старик всегда был слаб умом: он так и не научился читать.

— Что-то не так, Пэпи?

— Они собираются отправить меня в Лукасвилль, пока штат не найдет в округе приют, чтобы меня пристроить. Доктор говорит, я никогда не смогу обслуживать себя сам.

— Конечно же, ты можешь сам о себе позаботиться! — Воскликнул Аллен, сев рядом со стариком. — Ты хорошо здесь работаешь. Ты серьезный парень и прекрасный столяр.

— Они правда закроют клинику?

— Да, так говорят.

— Я буду скучать по Лиме.

— Что?! Ты правда будешь скучать по этой дерьмовой дыре?

— Не по этому месту. По людям. Я еще никогда не встречал людей, подобных тебе и твоим приятелям. До вас никто никогда не пытался мне помочь. Раньше у меня никогда не было приятного повода, чтобы просыпаться утром.

Он обвел взглядом мастерскую, и движением подбородка указал на конвейер.

Никто больше не сделает для меня ничего из того, что сделали вы.

Аллен положил руку на плечо Мэссинджера.

— Эй, Пэпи, ты легко найдешь друзей! Старайся только не забиваться в себя. Выйди из комнаты и поговори с людьми. И ты увидишь, что тех, кто хочет тебе помочь, гораздо больше.

Аллен знал, что он кормит старика сладкой ложью. Пока у пациентов было, за что бороться, был общий враг, пока они готовы были умереть, чтобы улучшить условия жизни, ‒ их объединяла внутренняя солидарность. Но теперь, как только эта война оказалась бесполезной, как только оружие бунтовщиков превратилось в куски дерева и металла, снова стало господствовать старое правило «каждый за себя».

Энтузиазм и динамизм, царивший в мастерской ОТТ, исчез.

Весь день Аллен работал за шлифовальным станком. Его волнение росло. В следующие месяцы он мог оказаться в тюрьме, но с тем же успехом его могли бросить из одной лужи дерьма в другую. Он не позволял себе думать о вероятном возвращении в Афины. Но мысли об этой вполне реальной возможности не оставляли его.

В 15:00 Ленни собирался закрыть мастерскую, как делал ежедневно. Повернувшись к окну в двери, он сообщил Аллену:

— Билли, у нас недостает одного человека.

— О чем это ты?

— Что-то не сходится. У нас не хватает работника!

Аллен ощутил странное предчувствие.

— Ты посчитал Мэссинджера?

— Нет. Когда я видел его в последний раз, он пил с тобой кофе.

— Я видел его позже, — вмешался Зак. — Он работал на ленточной пиле, на сборочной линии. Он говорил, что нигде в мире о нем так не заботились.

— Черт!

Аллен бросился к ленточной пиле.

На рабочем столе он нашел отрезанную руку.

Кровавый след тянулся к сушильне.

— Хоть бы он был еще жив! — взмолился он. — Пожалуйста!..

Но когда он открыл сушильную комнату, то обнаружил на полу окровавленное тело Пэпи Мэссинджера.

Следующим утром в отделении трудотерапии все говорили только об одном ‒ самоубийстве Пэпи Мэссинджера.

— Интересно, кто придет на его похороны? — сказал Ленни.

— Он покончил с собой потому что думал, что никому не нужен. Ему казалось, что ему больше нечего ждать от жизни, — пояснил Аллен.

— Хорошо бы, если б нам разрешили включить музыку на его похоронах. Как думаешь, это будет уместно?

Аллен помотал головой.

— Его положат в общую могилу, вот и все. Пэпи был здесь чужой. Никто не станет организовывать музыку на его похоронах.

— А я думаю, музыка не помешает… — объявил Ленни задумчиво.

— Даже не надейся! — отрезал Зак.

— Есть разные стили похоронной музыки, — вмешался Аллен. — Все зависит от предпочтений человека, которого хоронят.

— Черт возьми, а кто-нибудь хоть догадывается, какую музыку любил Пэпи? — спросил Зак.

Аллен задумался.

— Я знаю, какую музыку он любил больше всего.

Он протянул руку и включил ленточную пилу.

Аллен опустил голову, когда двигатель и лезвие начали вращаться, издавая пронзительный гул. Зак запустил шлифовальный станок. Друг за другом, пациенты ОТТ включили четырнадцать машин в мастерской в честь Пэпи Мэссинджера.

Они стояли молча и неподвижно посреди грохота, от которого дрожал пол у них под ногами.

Ленни Кэмпбелл сообщил Аллену, что ему осталось сделать в ОТТ лишь одно, прежде чем его отправят в тюрьму.

— Я верну должок Барбекю на Колесах.

— И как ты собираешься это сделать?

— Ты же шаришь в электричестве, Билли. Ты мог бы догадаться.

— Раньше бы я понял. Но теперь ‒ нет.