Курс лекций по истории Русской Церкви - Владислав Петрушко

Во-первых, нигде не было общежительного устава. Он и в киевский период был на Руси явлением не частым. А там, где общее житие все же имело место, оно нередко тоже было далеко от идеала. Скажем, в Киево-Печерском монастыре отступления можно зафиксировать уже после кончины преп. Феодосия. Для иноков же начального времени татарщины общее житие и вовсе было чем-то абсолютно непостижимым. Нить преемственности была прервана. Обители этого времени — это, главным образом, небольшие по числу иноков особножительные монастыри, где каждый спасался в меру своих собственных представлений об иноческом подвиге. Как правило, монастыри эти очень бедны, за исключением княжеских ктиторей, которые взяты под особое покровительство сильных мира сего. Мало где сохраняется и серьезный уровень духовного образования. Лишь несколько исключительно городских монастырей на Руси к началу XIV в. имели в своих стенах библиотеки, вели летописание, готовили кадры высшего духовенства. Таков был, например, Спасский на Бору монастырь в московском Кремле или Богоявленский, что в Китай-городе. Григорьевский затвор в Ростове Великом, которому тоже покровительствуют местные князья, и вовсе выглядит почти что уникумом: здесь в XIV в. еще встречаются монахи, знающие греческий язык (правда, это могло быть и следствием восстановления к XIV веку утраченных ранее связей с византийским монашеством). Но настоящего монашеского подвига не было практически нигде, и большинство русских обителей к началу XIV в. являло собой весьма плачевную картину такого же запустения и оскудения, как и вся Русь.

При этом надо отметить, что значительная часть древних обителей находилась в Западной Руси, завоеванной Литвой, и Южной Руси, до XIV в. находившейся под непосредственным управлением татар. Здесь и вовсе немало старинных монастырей так никогда и не было восстановлено после Батыева погрома.

Но вот после спокойного периода правления Калиты и усилий таких великих митрополитов, как свв. Петр и Феогност, которые сами были подвижниками монашеской жизни и ревнителями ее возрождения, духовно-нравственная обстановка на Руси успешно поправляется. Оживляются и прерванные ранее связи с Византией. Появляется возможность получить от греков святоотеческие творения, переводы одних из которых когда-то погибли в огне Батыева погрома, другие, быть может, лишь впервые были переведены на славянский. И уже в святительство Феогноста появляется воспитанное за эти годы молодое поколение, которое искренне стремится к возрождению лучших монашеских традиций. Но в духовно скудных монастырях своего времени, «тенях» великого Киевского прошлого, молодые подвижники не находят того, чего жаждет их душа, как некогда отец русского монашества — преп. Антоний Печерский — не увидел настоящего подвига ни в одной из первых киевских обителей . Поэтому вполне естественно, что их, также как в свое время преп. Антония, влечет не монастырь, где порядки мало чем отличаются от мирских, но отшельнический подвиг.

И вот мы видим, как почти одновременно множество подвижников, влекомых к духовным высотам, начинают свой подвиг именно с отшельничества на новом месте. Преп. Сергий вместе со своим братом Стефаном уходит в Радонежские леса, на гору Маковец. Преп. Димитрий Прилуцкий, не найдя искомого в родном Переславле-Залесском, ищет молитвенного покоя в далекой Вологодской земле. Преп. Пахомий Нерехтский уходит из своего «элитарного» Рождественского монастыря во Владимире, в ту пору первенствующего по своему значению среди обителей Руси, чтобы отшельником поселиться в дремучих костромских дебрях, среди полуфинского населения Нерехты. Подобным же образом преп. Стефан Махрищский покидает Киево-Печерскую Лавру, чтобы на Московской земле реализовать свое стремление к пустынничеству. Преп. Сергий и Герман скорее всего также начинают свой подвиг в это же время на безлюдном острове Валаам. Преп. Кирилл Челмогорский устраивает свой скит на далеком севере, вблизи Каргополя. А преп. Дионисий Суздальский устраивает свой Печерский монастырь вблизи Нижнего Новгорода по образу родной для него Киево-Печерской Лавры, о почти угасшей традиции которой он ревнует. Это все один круг: почти все эти подвижники — одногодки, почти всех их между собой связывают узы личной дружбы, они исповедуют одни и те же идеалы. Так что налицо четкая тенденция в духовной жизни Московской Руси: за неимением сохранивших духовное преемство обителей утраченная традиция монашеского делания начинает возрождаться почти исключительно усилиями отдельных подвижников практически заново. И уже вокруг этих нескольких ярких личностей начинают группироваться их ученики, создаются монастыри, в которых почти повсеместно вводится впоследствии общежительный устав. Так с самого начала удивительно гармонично сочетались эти направления в монашеском делании: отшельничество или скитское подвижничество и общежительное, киновиальное устроение монастырской жизни. В ту пору никакого антагонизма между этими двумя путями никто не находил.

Лекция 14

Преп. Сергий Радонежский и его ученики. Новые обители Северо-Восточной Руси. Другие русские преподобные II половины XIV — I половины XVI вв. и основанные ими монастыри. Монастырская колонизация Русского севера. Монастырское землевладение. Значение монастырей для русской культуры. Иконописание в XIV–XV вв. Феофан Грек, преп. Андрей Рублев и Даниил Черный.

Нет нужды пересказывать житие преп. Сергия Радонежского. Его читали все, и не имеет смысла повторяться. Важно только отметить отраженные в первом жизнеописании Радонежского игумена, которое было создано Сергиевым учеником — Епифанием Премудрым, — общие тенденции, характерные для истории русского монашества в «Монгольский» период. Прежде всего из жития видно, что Сергий не имеет учителя в духовной жизни. Сущность монашества осмысляется им самостоятельно. И он приходит к пониманию того, что выбор иноческого пути влечет за собой полное переустроение своего внутреннего мира и своего образа жизни. Путь Сергия — это внутреннее собирание и сосредоточение, чему помогает внешняя аскеза. Цель этого пути — достижение благодатного, просветленного состояния, после чего вчерашний отшельник отдает собранное им духовное сокровище тому страждущему миру из которого он вышел. Для этой эпохи очень характерна обращенность достигшего духовной высоты подвижника к народу, служение ему. Это итог подвига почти всех преподобных XIV в.: от отшельничества — переход к общему житию и последующее старчество. Этот путь всегда будет характерной чертой лучших представителей русского монашества и впоследствии. Великие преподобные XIV в. порывают с полусуеверным взглядом на монашество, бытовавшим ранее, когда спасительным почитался постриг сам по себе (откуда и обычай предсмертного пострижения). Сергий и его соратники видят в иночестве подобно Иоанну Лествичнику средство достижения спасения, которое подвижнику еще предстоит реализовать на практике. Монашество для них — это не «повторное крещение», само по себе омывающее грехи, но тяжкий крест, принимаемый на себя ради возможного достижения спасения, его залог.

Еще одна черта характеризует подвижников Сергиева круга и их учеников: все они трудятся в поте лица. Труд рассматривается ими как необходимый компонент всего аскетического делания, средство обуздания гордыни (тем более важное, что большинство подвижников принадлежало по рождению к аристократической среде) и плотских похотей. В условиях же сурового климата Руси труд становился и просто элементарным условием выживания подвижника. Быть может отсюда и почти полное отсутствие каких-либо средств истязания плоти, типичных для более поздней русской монашеской аскезы: вериг, власяниц и т. д. В ту жуткую эпоху, какой было время ордынского ига, и в тех суровых условиях, в которых проходил подвиг Сергия и его соратников, это было излишним. Поэтому гораздо большее внимание уделяют эти подвижники внутреннему деланию.

Отличает преподобных XIV в. и такая черта, как социальное служение. Оно активно вводится в уклад их обителей по достижении ими общежительного устроения. Монастыри XIV–XV вв. поддерживают крестьян в голодные годы, создают школы и лечебницы. И даже чудеса самого преп. Сергия и его сподвижников — это почти всегда нечто, направленное ко благу ближнего, плод величайшей любви к человеку, непосредственное следование евангельским образцам. Так, св. Сергий исцеляет бесноватых, воскрешает младенца, наказывает жадного богача, изводит источник для уставшей от дальней ходьбы за водой братии.

Однако, все это как у Сергия, так и у других преподобных этого времени сочетается с напряженнейшим умным деланием, с глубочайшим молитвенным напряжением. Об этом известно совсем немногое: православная традиция, в отличие от католической, не терпит какого-либо вторжения во внутренний мир святого. Мистическая сторона подвига православного преподобного всегда прикровенна — это его тайна. Лишь отдельные вершины выступают из глубин. В житии преп. Сергия это то, чему свидетелями стали его ученики, и только: явление ему Божией Матери или ангел, сослуживший преподобному и ряд иных немногочисленных примеров. В то же время до преп. Сергия неизвестны подобные явления. Впервые мы видим свидетельство того, что русскому святому является Сама Пречистая Матерь Божья. И через этот мистический путь лежит для Сергия и подвижников его круга, «собеседников», как называет их русская агиографическая традиция, постижение глубин богословия. Отсюда и то внимание, также столь необычное для Руси, которое уделяется ими троическому догмату: свою обитель преподобный посвящает Пресвятой Троице. Вслед за ним то же самое повторяют преподобные Стефан махрищский и Пахомий Нерехтский. До тех пор лишь в Пскове был храм с подобным посвящением, а со времени Сергия Троицких церквей на Руси появляется великое множество. В этом нельзя не видеть предвидения великим святым ереси жидовствующих, которая вскоре, уже во II половине XV в., будет сотрясать устои Русского Православия, но будет одолена, главным образом, именно благодаря монашеству.