Курс лекций по истории Русской Церкви - Владислав Петрушко

Что касается положения приходского — т. н. «белого» — духовенства в монгольский период, то здесь нужно отметить ту гигантскую разницу, которая существовала между простыми священниками и архиереями в их социальном положении. Хотя на Руси в отличие от Европы никогда не употреблялся термин «князья Церкви», русские владыки по своему положению были вполне сопоставимы с представителями светской верхушки общества — князьями и боярами. Приходское же духовенство представляло собой «тяглое» сословие, то есть обложенное податями и повинностями в пользу епископата. Надзор за клириками осуществляли архиерейские десятильники. Более высокое положение занимали настоятели крупных соборных храмов — протопопы, — отчасти исполнявшие функции позднейших благочинных. Соборные храмы в удельных княжеских городах часто находились под особым покровительством князей, которые выделяли им дополнительное содержание от своих доходов — т. н. «ругу» — а также земельные вклады.

Рядовое приходское духовенство в монгольский период было преимущественно выборным. Понятия крестьянской общины и прихода почти повсеместно были тождественны. Сама община определяла кандидата на поставление в клир и ходатайствовала перед архиереем о его хиротонии. Община же обязана была заботиться и о содержании своего клира. Священнослужители получали от общины надел земли в личное пользование для своего содержания, а также ругу, как правило, весьма незначительную, а чаще выплачиваемую натуральными продуктами. Приходское духовенство, особенно сельское, мало чем отличалось от крестьянства как по социальному положению, так и по уровню грамотности, весьма упавшему в годы татарщины. Духовно-нравственное оскудение русского приходского духовенства было также очень заметным в монгольский период. Практически от всех Русских митрополитов и многих архиереев до нас дошли послания, обличающие пороки современного им белого духовенства и назначающего самые крутые меры для искоренения невежества и исправления нравов. Особенно актуальным большинство Предстоятелей Русской Церкви считало вопрос об обязательном пострижении вдовых священников, чье поведение часто вносило соблазн в души пасомых. Митрополиты всея Руси многократно затрагивали эту тему в своих посланиях или даже принимали специальные соборные постановления на этот счет, запрещавшие священнодействовать вдовым клирикам. Дело, однако, мало двигалось с места, и каждый новый митрополит вынужден был повторять подобные запреты снова и снова.

На фоне столь безрадостной картины деятельности приходского духовенства истинным хранителем духовных устоев русского народа в эту пору выглядит монашество. «Монгольский» период — эпоха духовного подъема на Руси, связанного с борьбой за освобождение от ордынского гнета и объединение страны — стал по сути «золотым веком» русского монашества, временем его небывалого взлета.

Общеизвестно, что катаклизмы политического и социального рода почти всегда стимулируют духовный поиск народа, пробуждают его религиозное чувство. Однако, после Батыева нашествия на Русь этого не заметно в течение почти целого столетия. Фактически лишь с середины XIV в. можно говорить, как о духовном подъеме русского народа в целом, так и о взлете русского монашества, в частности. Почему так произошло? Потому что вопреки идиллической версии Гумилева о мирном симбиозе Руси и Орды в составе единого евразийского суперэтноса Русь была полностью разгромлена, почти уничтожена. Материальные и людские потери были столь велики, а шок, последовавший за резким переходом от благополучия Киевского периода к ужасам татарщины, столь глубок, что почти целое столетие Русь не могла оправиться от Батыева погрома. При этом долго не удавалось восстановить не только прежний уровень материально-технической культуры или вернуться к былым демографическим показателям, но наступило и страшнейшее духовное одичание народа. Мы уже упоминали проявления этого, отмеченные Владимирским Собором 1274 г.: безграмотность и бескультурье сочетались с возрождением языческих суеверий и падением нравов. Еще не вполне укрепившееся в Киевский период православное сознание оказалось во многом замутненным и искаженным: предание и традиции угасали. Кошмар ордынского владычества приводил к тому, что обесценивались традиционные для Православия нравственные ценности. Люди зачастую жили лишь с мыслью об удовлетворении самых элементарных потребностей, опускаясь до полуживотного состояния. И над всем этим господствовал страх перед новым повторением нашествия. Летописцы того времени отмечали, что русские трепетали от одного упоминания слова «татарин».

Поэтому не случайно, что во II половине XIII — начале XIV вв. мы практически не видим канонизированных Церковью монахов. Почти все наши святые этого времени — это князья и святители. Это вполне объяснимо: настоящая духовная, равно как и культурная традиция сохранялась в это время почти исключительно вокруг нескольких крупнейших центров княжеской власти и была достоянием элиты общества. И если в Кремле еще благоговейно хранили собранные по крохам книги, иконы, реликвии былого и даже пытались, пусть пока и незначительно, возрождать традицию, то рядом почти повсеместно царила «мерзость запустения». Такая среда не могла произвести из себя подлинных подвижников иноческой жизни.

Мы имеем наглядное подтверждение тому, что обезумевший от пережитых ужасов народ потерял и само свое этническое самосознанние. Зоологический инстинкт выживания заставил всю Западную Русь без какого-либо малейшего сопротивления отдаться под власть немногочисленной, но воинственной и сильной духом Литвы. И если люди еще по инерции ощущали себя русскими, то в территориальном аспекте единства уже не ощущал практически никто. Это и обусловило в исторически очень малый срок дивергенцию единого этноса на три его ветви — великорусскую, малорусскую и белорусскую, — горькие плоды чего мы пожинаем до сих пор.

В такой ситуации только мудрое предвидение святого благоверного князя Александра Невского, взявшего столь непатриотичный на первый взгляд курс на сближение с Ордой, могло дать возможность и время для того, чтобы прийти в себя, оправиться от разгрома и, залечив раны, наконец начать думать о том, как собрать расчлененную и растоптанную Русь воедино, а затем и сбросить ненавистное иго. Ненавидимые большинством народа других областей Руси, порицаемые за скопидомство и мнимый «колаборационизм» по отношению к татарам, московские князья дома святого Даниила тем не менее тихо делали свое дело, которое уже в I половине XIV в. стало давать свои первые робкие всходы. Купленные на собранные Калитой с кровью и слезами со всей Руси деньги несколько десятилетий мира и тишины дали стране возможность не только передохнуть и накопить силы и средства, но главное — воспитать новое поколение. Это уже было поколение, которое не ведало панического страха перед Ордой, которое могло наконец задуматься не только о том, как уберечь для своей семьи от татарина лишний кусок хлеба, но вспомнить, наконец, о прошлом, дерзнуть возродить его. Именно эти люди и их дети вышли потом на Куликово поле. Именно к их числу принадлежали преп. Сергий и его сподвижники, которые взяли на свои плечи подвиг возрождения русского монашества. В этом смысле преп. Сергий является как бы первым проявлением этой тенденции к возрождению Руси и ее православной духовности. Но порожденная этой новой эпохой его колоссальная личность сама по себе становится впоследствии одним из мощнейших факторов воссоздания Русской земли и созидания православного Русского государства.

Безусловно, когда мы говорим о монашестве монгольского периода русской истории, фигура преп. Сергия предстает перед нами как нечто исключительное. Но ведь не могла же личность такого масштаба появиться на пустом месте. То, как начинался подвиг Радонежского подвижника, дает нам представление об общей тенденции в духовной жизни начала XIV в. В это время, когда Русь впервые за полвека ига смогла перевести дух и приступить к созиданию, в истории русского монашество, вполне разделившего трагическую участь всей страны, также появляются первые положительные сдвиги. Мы уже упоминали о том, что практически все русские монастыри подверглись разорению и запустели после Батыева погрома. Большинство из них впоследствии все же удалось восстановить. Однако, вплоть до XIV в. мы не видим в их стенах новых святых.

То, что происходит в нашей жизни сегодня, хотя и печально, но дает нам наглядную возможность представить себе, какова была ситуация в русских обителях к началу XIV в. Поначалу это просто полное разорение и опустошение, как и в послереволюционные годы, с той лишь разницей, что тогда оно не было столь продолжительным, как в ХХ в. Затем в разоренные обители приходят ищущие монашеской жизни. Что встречает их в прославленных некогда стенах Киево-Печерской Лавры или, скажем, Черниговского Елецкого монастыря? Груды развалин, горы трупов, которые годами лежали непогребенными, и почти полное отсутствие какой-либо преемственности в духовном плане. Причем, приходят в эти разгромленные монастыри люди из среди все того же на глазах дичающего в годы владычества Орды народа. Его, так сказать плоть от плоти, со всеми особенностями ущербного менталитета той смутной поры. Их представление о монашестве очень смутно, хотя одни, вероятно, вполне искренне ищут подвига, другие же — просто бегут от ужасов мира сего. Нам сегодня так легко вообразить, как все тогда было, ведь ныне сплошь и рядом — то же самое. И вот эти люди, абсолютно незнакомые с истребленной в годы Батыевщины духовной традицией, приступают к возрождению монастырей. Как и сегодня, повсеместно дело начиналось с воссоздания храмов и монастырских построек. И как водится, материальная сторона при отсутствии подлинной духовной глубины начинает превалировать, засасывать и пленять попечением о том, что второстепенно для настоящего подвижничества. Поэтому наши монастыри на рубеже XIII–XIV вв. представляли собой в основном безотрадное зрелище.