Адаптер - Борис Петров

и невнятной радости — больше не было ничего. Что-то поменялось, он осознавал происходящее, не мог им управлять, но мог его видеть внутри себя. Мыслей не было, он видел все, как оно было внутри него, без лишних интерпретаций и фильтров. Поток данных выстраивался в сложную многомерную фигуру. Бесконечность чисел, бесконечность расчетов и выраставших граней, результировавших расчет функции, создавали поистине великую картину.

Адаптеры высшего уровня, потомки знатных родов, рассчитывали энергообмен между государствами, результируя и сводя к единому знаменателю взаиморасчеты, закрывая долги и создавая новые, насыщая кровь мировой экономики новыми, незапачканными и цельными энергоактивами. Цивилизация столетия назад перешла на расчеты энергии, заменив энергообменом основные денежные расчеты, обмены активами и прочими заменителями истинного света сознания Бога, которое слепое человечество до Великого перелома не могло понять и принять. В этом и заключалась великая мудрость Пророка или, если вернее, Пророков, которые жили и творили в каждом великом государстве. Малых государств не существовало — они должны были выбрать своего пророка, как не существовало больше и войн, которыми пугали население, по инерции не находя более простого и эффективного способа управлять волнами недовольств граждан. И вся власть находилась в руках потомков апостолов Пророка, близнецы которых, рожденные в кровосмешении и подтвержденные бесстрастной программой высшего уровня, где хранились данные об исходных генетических кодах потомков Пророка и апостолов.

Внезапно Марат увидел себя в этом космосе. И нет, он не был человеком или каким-либо другим телом, законы физики, материя, объем, структура не имели никакого значения. Он просто увидел себя, увидел эту исполинскую фигуру, живую, растущую и шевелящуюся, впитывая в себя новые потоки данных, переваривая их, вбирая в себя, отторгая лишнее и ложное, ослепительными метеорами отбрасывая от себя в бесконечность космического ничто. Марат вспомнил свою мысль, то решение, которое он смог заложить внутрь своего мозга, чтобы проснуться и сделать. И это тоже было неверно — он не мог мыслить, потому что он не существовал.

Все пропало, как и не было ничего. Он видел темную от старости дверь с позеленевшей медной ручкой. Он знал, что за этой дверью. Он помнил, где была эта дверь, и почему она так глубоко была спрятана в его мозге, в нем. Он открыл дверь и смело вошел… ледяной холод сковал его, ломая кости, и вскоре отпустил, по-дружески похлопав по плечу. В комнате была Мара, маленькая девочка трех лет, он, такой же малыш, и бабушка Насрин, их настоящая мама, выносившая и родившая Мару и Марата, также как она родила их донора яйцеклетки и его урода, их старшего брата Эмира. Марат все знал и рассказал Беджану, придет время, и Мара узнает все. А сейчас он был счастлив, как и Мара, как и мама Насрин, пускай она и постарела не по возрасту, в сорок лет став старухой, отработав десятки лет суррогатной матерью, родильной станцией для этих больных людей, правивших миром. Марат играл и смеялся, став ребенком, навсегда вырвавшись на свободу внутри себя, отбросив мир в сторону, как ложную сущность. Он забыл обо всем, забыл, что так хотел обрушить систему, дать Маре свободу, чтобы ее не искали, чтобы адаптер потерял смысл после уничтожения данных.

И он ошибся, так и не узнав об этом. Транзакция была прервана, большая часть данных потеряна, что влекло за собой экономический кризис, как называли это в старину. А на деле все решалось простым сокращением численности населения, закрытия ненужных производств, ссужая значимость и власть потомков апостолов Пророка, начиная войну мировых элит, о которой население никогда не узнает, а увидит смерть таких же, как они, от новых вспышек инфекций и роста терактов. Ничего нового — старая и надежная схема, как и завещал Пророк: «В соблюдении чистоты, в чтении традиций и есть сила праведной души».

26. Мана и Мурат

Лиз не могла уснуть. Ничего не помогало, доза снотворного, входящего в ее пакет терапии, не работала, а усиливать дозу было нельзя, в лучшем случае ее просто вырвет. Она лежала до самого утра на узкой кровати и смотрела в серый потолок. На соседней кровати спала Ю-ли, оглушенная препаратами, часто вздрагивающая в тяжком сне, переживая каскады приступов. Так и должно было быть, Лиз проходила через это. Вживленный инородный мозг адаптера сопротивлялся, требуя подчинения. Перед выходом в короткую ремиссию, приступы усиливались, как наступает пароксизм перед выходом, переломом во время тяжелой болезни. Лиз садилась рядом с Ю-ли и гладила, едва касаясь подушечками пальцев, зная по себе, как любое ощутимое касание прибавляет ужаса в сновидения, заставляет вскипевший разум сходить с ума. И так тоже бывало, адаптеры среднего и высшего уровня часто сходили с ума, не пережив того кошмара, что поглощал их во время сна. Лиз помнила эти кошмары до мельчайших подробностей, в любой момент способная вновь оказаться внутри бесконечного антрацитового ничто, распасться на мириады частиц, исчезнуть и осознать это, терзаться до приступа панического ужаса, толкавшего адаптера обратно в спасительную точку, в цепкие и манящие объятия чего-то, что повелевало и жаждало обрести, вернуть свою власть. Лиз так и не смогла определить, что это было за нечто, властвовавшее над ними. У Ю-ли пустота была не черная или антрацитовая, как у Лиз, а кроваво-розовая, пульсирующая и дымящаяся, как вырвавшаяся на свободу лава.

Но не спала Лиз не из-за Ю-ли. Она могла, не просыпаясь понять, когда ей нужна помощь. Тогда Лиз вставала и с закрытыми глазами, продолжая спать, садилась к Ю-ли и гладила по голове, по ледяным рукам, успокаивала дрожащие плечи, разглаживала изгибающуюся от кратковременных судорог спину. Если бы Беджан не сказал, что она так делает, то Лиз никогда бы об этом не узнала. Он слышал все, что происходило в комнатах, первый бесшумно поднимаясь с постели, и беря подготовленные накануне шприцы с препаратами, готовый в любой момент помочь. А не спала она из-за детей, мирно спавших через тонкую стенку. Лиз прижималась ухом к ней и слушала, как посмеивается во сне Мана и как ворчит Мурат. Она улыбалась, и сердце сжималось в приятной истоме, а из глаз текли слезы, которых Лиз не замечала.

Как изменилась ее жизнь, какой путь она проделала, увидев жизнь страны, незнакомую и порой пугающую, и в то же время похожую на ее прошлую.

Из Южного порта они отправились на барже вверх по реке. Для заключенных, следующих по этапу, ставились два или три жилых контейнера, в которых был даже узкий душ. Лиз и Ю-ли жили отдельно,