Адаптер - Борис Петров

Беджан пошел к Лиз и детям. Он хромал на левую ногу.

— Без обид, Ислам — игра есть игра, — Беджан хлопнул по ладони Ислама, весело улыбаясь. — Ю-ли, прекрати быть такой строгой. Тебе это идет, но Ислам же и так влюблен в тебя по уши.

Парень побледнел, потом покраснел, как и Ю-ли. Мана ущипнула ее за ногу и спряталась за Лиз. Мурат с восхищением смотрел на Беджана, не решаясь подойти. Беджан подошел сам и обнял мальчика, похлопав по спине.

— И ты так сможешь. Будешь даже лучше играть, — сказал Беджан, подмигивая смутившемуся мальчику.

— А мы с Лиз решили поиграть в семью. Ты будешь папой, а она нашей мамой! — звонко воскликнула Мана. Ее радостный звенящий голосок заполнил все пространство, и все с интересом и улыбками смотрели на них, забыв про игру и подначивания соперников.

— Ты же не против? — шепотом спросил Мурат, смотря в землю

— Я не против. Мне нравится эта игра, — ответил Беджан, и мальчик бросился его обнимать. — Лиз, ты же тоже не против?

Лиз кивнула и облегченно вздохнула. Ю-ли топнула ногой, требуя от Беджана, чтобы он все рассказал немедленно. Беджан посадил мальчика на закорки и помотал головой, Мурат повторил за ним. Как же они были похожи.

— Лиз, ты же сама все поняла? Я не хотел тебе говорить потому, что ты должна была сама почувствовать, — Беджан смотрел в глаза Лиз, она кивала, смотря счастливой улыбкой на Ману и Мурата. Дети вертели головами, пытаясь понять, увидеть в лице мамы и папы о чем они говорят, и ничего не понимали. Первой сдалась Мана, начавшая бегать вокруг мамы и папы, щипая по очереди и злобно хохоча. — Ты же понимаешь, что это не игра. Если ты боишься, то не таи это в себе.

Лиз замотала головой и с тревогой посмотрела на него. К ним незаметно подошел полицейский и, верно поняв вопрос в ее взгляде, успел ущипнуть Ману, изготовившуюся напасть на него первой. Девочка вскрикнула и спряталась за Лиз, выглядывая блестящими хитрыми глазами.

— Если будет угодно Аллаху, то все будет так, как мы загадали, — сказал полицейский и кивнул парню, переглядывающемуся с Ю-ли. — Осталось два этапа. Скоро мы должны двинуться дальше. Я молюсь о том, чтобы все получилось.

— Но почему ты не хочешь с нами?! — возмутился Ислам.

— Ты помолчи. Потом все поймешь, когда придет время. Чтобы жить дальше, змея должна отбросить старый хвост — таков закон.

— А почему вы не целуетесь? — возмутилась Мана. — Мама с папой должны целоваться!

Лиз засмеялась и прошептала беззвучно, сливаясь взглядом с Беджаном: «Я люблю тебя». Она подошла и кивнула Мурату, мальчик тут же закрыл глаза. Лиз поцеловала Беджана, и поцелуй показался слишком долгим Ю-ли, она топнула ногой и воскликнула: — Видел бы вас Пророк! Тут же бы забрала вас полиция совести!

— Мы и так заключенные. Дальше тундры не сошлют, — засмеялся Беджан и подмигнул Исламу. — Не тормози, видишь, как она злится.

Ю-ли показала кулак парню, Ислам стал пунцово-красным, получив ощутимый хлопок по спине от деда.

— Дети, какие же вы еще дети, — вздохнул полицейский. — Ничего, успеете все, я же вижу.

— Вот еще, — фыркнула Ю-ли и демонстративно отвернулась, успев одарить Ислама таким требовательным взглядом, что парень побледнел.

«Давай», — беззвучно прошептала ему Лиз, Ислам будто бы услышал ее. Парень вздохнул и шагнул к напружинившейся Ю-ли. Она тут же оттолкнула его, уперлась руками в грудь, больно схватив за футболку, сумев защипнуть кожу до острой боли. Ислам улыбнулся, из глаз закапали слезы, и Ю-ли испуганно отпустила, поняв, как больно ему сделала.

— Извини, я не хотела, — прошептала Ю-ли и обняла за шею, первая поцеловав.

— И скоро у них будет малыш! — звонко напророчила Мана.

— Не скоро, но точно будет, — усмехнулся Беджан.

Раздались приветственные крики и свист. Бывшие соперники, а теперь зрители мелодрамы, посмеивались и по-доброму подначивали Ислама. Парень оказался в пересыльном пункте раньше приезда Лиз и Ю-ли, и с первого дня, а прошла всего неделя, всем было понятно, а Ю-ли и Ислам смущались, играя во взрослую игру, построенную на детских комплексах. Ю-ли была немногим старше Ислама, что по законам препятствовало их браку, и эта мысль глубоко сидела в ней, заставляя сомневаться в себе, сомневаться в нем. А Ислам боялся открыться, горевший от неожиданного чувства к этой бледной и, пожалуй, некрасивой девушке с умными и глубокими голубыми глазами, становившимися серыми, темневшими, когда она злилась и сильно волновалась. Ислама не интересовали законы, он знал, куда идет, чувствуя ответственность за Ю-ли и Лиз, за ее милых детей. Когда они выберутся, он все расскажет Ю-ли и Лиз, но не сейчас, пока не все решено, пока дорога столь туманна и опасна.

28. Следователь

Следователь Карим Хрипунов настороженно осматривал комнату допросов. Ему приходилось бывать в подобных комнатах и раньше, но в совершенно ином качестве. Теперь он сидел в кресле, стянутый ремнями по ногам и рукам, с зафиксированным мягкими лентами туловищем, а голова была прижата широким холодным ремнем, закрывающим весь лоб, к высокой твердой спинке. Для затылка имелась упругая силиконовая подушка, принимавшая форму черепа обвиняемого. Пожалуй, она была единственной мягкой деталью жесткого и бездушного кресла.

Карим попробовал сдвинуться, сесть удобнее, но ремни туже стянули руки и ноги, а широкие ленты на груди неприятно затрещали. Он закрыл глаза и стал вспоминать, сколько преступников прошло через него, через подобный дознавательный стенд. Лица слились в одно: бесформенное, с патологической похотью, жирно смешанной с дебилизмом и неудовлетворенностью. И не было к ним никакой жалости и малой толики сострадания, как требовал Пророк. Карим работал только с убийствами и насилием над личностью, часто кончавшимся изощренным убийством. Поэтому он и взял дело об убийстве медработника в привилегированном реабилитационном центре. Дело само нашло его, алгоритм определил его квалификацию и передал все материалы следователю Хрипунову. Карим сразу увидел, что первичный вывод о садистском обращении с objects of full human’s use contract гораздо сложнее и интереснее обыкновенных садистских игрищ, которых он насмотрелся за более сорока лет службы.

Карим был адаптером второго уровня, и в испуганных бледных девушках сразу узнал себя молодого, непонимающего своей роли и боявшегося, наивно полагавшего, что сможет изменить свое предназначение. И это была не жалость, нелицемерная слеза, пущенная при виде молодых девушек, уже сильно изношенных во исполнение великой функции. Он не жалел их, как не жалеют сильного духом и телом, пускай и зажатого, обездвиженного, подавленного, но непокоренного. За