Железо и кровь. Франко-германская война - Бодров Андрей

К этому добавлялся еще ряд существенных недостатков. Недостаточно энергичная разведка приводила к тому, что немецким командующим часто было неизвестно местоположение противника, даже находившегося на расстоянии считанных километров от их войск (как это было 18 августа). Это приводило к множеству ошибочных решений как на тактическом, так и на стратегическом уровне. Преследование после успешно выигранных сражений практически не осуществлялось, что лишало немецкие войска значительной части плодов победы. К этому добавлялось множество других недостатков: от многочисленных «военных туристов», создававших дополнительную нагрузку на перенапряженную систему снабжения, до системы медицинской помощи, явно не справлявшейся с потоком раненых после крупных сражений.

Последнюю проблему не удалось полностью решить до самого конца войны. Ситуация, когда солдат, получивший ранение в крупном сражении, оставался на поле боя три дня, была широко распространенной; естественно, за это время многие просто умирали. Шансы выжить существенно возрастали, если раненому быстро оказывалась первая помощь — его хотя бы перевязывали. Однако даже эвакуация в полевой лазарет еще не означала спасения. Несмотря на все предпринимаемые усилия, врачей явно не хватало; после битвы при Гравелотте — Сен-Прива на одного медика приходилось в среднем 780 раненых, нуждавшихся в помощи[452]. При этом теоретически один врач приходился на 290 солдат и офицеров. Ситуация была гораздо лучше, чем во французской армии, где соответствующая пропорция составляла 1:740[453].

В переполненных лазаретах часто не было возможности соблюдать элементарные правила гигиены, не говоря уж об антисептиках. Несмотря на то что германские врачи едва ли не первыми в мире начали широко применять антисептические методы Листера, это не улучшало ситуацию кардинально. В результате даже сравнительно легкие ранения часто приводили к смерти в результате инфекции. Лазареты являлись питательной средой и для эпидемических заболеваний. В отличие от 1920-х гг., улицы немецких городов в 1870-е не были заполнены калеками и инвалидами; практически все, кто мог пополнить их ряды, попросту погибали. По разным оценкам, смертность среди раненых составляла от 10[454] до 25 процентов[455]. Опять же, германская армия в данном случае отличалась от французской в лучшую сторону — как пишет Д. Шоуолтер, «лучшим шансом на выживание для французского раненого было попасть в руки немцев»[456]. Смертность в результате ампутаций, произведенных французскими врачами, составляла около 75 %. Нельзя не отметить и того факта, что уровень небоевых потерь, связанных в первую очередь с болезнями, в германской армии серьезно снизился по сравнению с прошлыми кампаниями.

Однако, как уже говорилось выше, на войне побеждает не тот, кто лишен недостатков, а тот, у кого их в конечном счете оказывается меньше. К примеру, ситуация с потерями офицеров была у французов не лучше, чем у их противника. При Вейсембурге французские войска потеряли 23 % от своего состава и 29 % своих офицеров; при Форбахе (Шпихерне) разрыв еще больше: 14 % и 30 % соответственно. Генералы не уступали своим подчиненным. С 4 августа по 2 сентября из 158 генералов и маршалов Рейнской армии 16 было убито и 45 ранено — 38,6 %[457]. Генералы Второй империи не отличались, в массе своей, высокой компетентностью, но в храбрости им было отказать нельзя. Базену и Мак-Магону доводилось в отдельные эпизоды сражений лично обнажать шпагу и вести колонны в атаку.

О многочисленных проблемах французской армии уже не раз упоминалось; фундамент катастрофы был заложен еще в процессе мобилизации и развертывания. Фатальное влияние на конечный результат оказали, однако, два фактора. Первый — это неупорядоченная система руководства армией, отсутствие сколько-нибудь внятной стратегии, оборонительный менталитет и фатальная безынициативность французского генералитета. Второй — необходимость руководствоваться не военными, а политическими соображениями. Прусский король имел не только и не столько лучшую армию, сколько гораздо более прочный тыл, нежели французский император. Перед Вильгельмом I не стоял вопрос сохранения династии, у него не было необходимости сообразовывать движение своих армий с требованиями общественного мнения. И армия, и население были психологически готовы к возможным поражениям.

В 1896 г. немецкий майор Герман Кунц опубликовал книгу под названием «Мог ли маршал Базен спасти Францию?» В ней он пришел к выводу: если бы в последних числах августа Рейнская армия совершила из Меца прорыв на юг и спасла хотя бы половину своих солдат за Луарой, а Шалонская армия вместо своего самоубийственного марша на восток отошла к французской столице, «война неизбежно приняла бы совершенно иной оборот, чем это произошло в действительности»[458]. Генерал дю Барай, после войны ставший военным министром французской Третьей республики, в свою очередь, считал, что военная кампания 1870 г. не приобрела бы характер катастрофы, если бы Мак-Магона и Базена можно было просто поменять местами. Учитывая упрямство Мак-Магона, не единожды им проявленное, можно было ожидать, что он никогда бы не позволил запереть себя в Меце: «он получал бы и возвращал удары» и «Рейнская армия могла нанести противнику такой же урон, что и понести сама, если не больший». В свою очередь, Базен, окажись он во главе Шалонской армии, не был бы столь безропотно послушен окрикам из столицы при молчаливой отрешенности императора, как служака Мак-Магон. Честолюбие и политические амбиции Базена, считал дю Барай, влекли бы маршала к Парижу, «чтобы стать там хозяином положения»[459].

Не углубляясь в сферу альтернативной истории, следует признать: именно качества французского высшего руководства и политическая обстановка в стране не позволили французам действовать существенно более оптимальным образом. Возможно, выиграть войну Вторая империя не смогла бы; но избежать столь быстрого и бесславного разгрома было вполне по силам французской армии. Как писал в своих мемуарах Шеридан, успехи немцев «во многом состоялись благодаря промахам французов, чьи глупые ошибки значительно сократили войну; впрочем, даже если бы она продолжилась дальше, итог, на мой взгляд, был бы тем же самым»[460].

Тем временем ожесточение сторон усиливалось. «Война теряет свой галантный характер», — отметил Гогенлоэ-Ингельфинген по поводу битвы при Седане[461]. Для рыцарских жестов на поле боя оставалось все меньше места. В тылу немцев в двадцатых числах августа начала разворачиваться серьезная партизанская война. Население к востоку от Мааса было настроено значительно враждебнее, чем в Эльзасе и Лотарингии. Уже 22 августа Мольтке выпустил приказ, в котором констатировал начало партизанской войны и лаконично постановил: «Поскольку франтиреры не являются солдатами, они по закону военного времени <…> караются смертной казнью»[462].

Серьезные вопросы вызывал и статус национальных гвардейцев. 25 августа в районе деревни Пассаван германская кавалерия атаковала батальон мобильной гвардии; офицеры были в мундирах, однако солдат отличали от штатских только кокарды. После короткого боя около тысячи французов сдались в плен. Уланы, потерявшие в схватке трех человек, в том числе одного любимого солдатами офицера, были в ярости, считая, что имеют дело со штатскими, взявшими в руки оружие. При эскортировании пленных через деревню Пассаван прозвучал выстрел. Существуют разные версии того, кто и почему открыл огонь[463]. В любом случае, пленные бросились врассыпную. Гусары из эскорта начали их преследовать. На беду несчастных французов, поблизости оказались гвардейские драгуны, понесшие большие потери 16 августа и жаждавшие мести. Разбегавшиеся мобильные гвардейцы показались им вполне подходящим объектом. В итоге 32 человека были убиты, почти сто ранены. Только вмешательство офицеров позволило остановить расправу над безоружными. 30 августа французское правительство категорически потребовало обращаться с национальными гвардейцами как с военнопленными, угрожая в противном случае отыграться на солдатах ландвера. Немецкая позиция заключалась в том, что военнослужащим может быть признан лишь тот, кого можно идентифицировать соответствующим образом на расстоянии; кокарда этому требованию явно не отвечала.