Волчица советника - Елена Литвиненко

Его звали Рэнди — я запомнила. Всего два часа назад он затянул хулиганский мотив, который вообще-то не пристало напевать при леди, — о солдатах, чье главное оружие… хм… совсем не клинок, — за что и получил по уху от командира. Обернувшись, злобно покосился на меня и вытаращил глаза, когда я начала насвистывать припев:

Да ну? Ну да!Сильнейшее оружие пониже живота![13]

Когда постоянно крутишься рядом с казармами, на плацу — не такого наслушаешься, и я уже давно не тушевалась от пошлятины.

Спустя час вся колонна горланила вместе со мной:

…Будут девчонкиДовольны и рады!Будут в подолеНовые солдаты!

Рэнди пел громче всех и время от времени лил на голову воду из фляжки — солнце палило немилосердно. Сейчас его фляга валялась в пыли, и чеканная роза на ней из серебристой превратилась в алую.

Я выхватила фламберг, пригнувшись, проскочила под чьим-то свистнувшим мечом, полоснула одну из тварей по ногам и бросилась к мигающему порталу. Гуля, что загрыз Рэнди, я убила походя — увлекшаяся едой тварь даже не заметила меня; а дальше все завертелось сплошной каруселью, как на уроках Роха, — только вместо деревянного меча у меня был посеребренный фламберг, а вместо палки Наставника, летящей в голову, в грудь, бьющей по ногам, — нежить.

— Мы потеряли десятку солдат, Ваше Сиятельство!

Зрачки Сибилла то вытягивались, превращаясь в кошачий зрачок, то сужались в точку — пламя, которое он был готов вылить на гулей при малейшей угрозе жизни Лиры, жгло ладони, требовало выхода, и маг стряхнул его на ближайший куст, превратив бузину в хлопья пепла.

— Она уже сейчас стоит этих десятерых. Представляешь, что будет, если я ее обучу?

— Если удержите.

— Удержу, — скривил губы в улыбке граф.

После боя с гулями я снова перестала спать.

Страшно было. Непривычно страшно. Я даже в замке Дойера так не боялась, ведь там мне противостояли обычные люди, а не маги, способные открыть портал в любую точку страны — даже сюда, в эту палатку — и напустить нежить, готовую насаживаться на клинок, лишь бы дотянуться до горла.

Всю первую ночь я просидела в обнимку с фламбергом, вздрагивая от каждого шороха, и мои ладони были мокрыми от пота. Я даже полог неплотно опустила, чтобы иметь возможность быстро выскочить в случае опасности, и теперь палатка медленно наполнялась клубами тумана. Когда плотные молочно-белые языки подбирались слишком близко к ногам, я делала отвращающий знак, и они замирали, застывали, отползали назад, чтобы спустя несколько минут снова выпустить тонкие нити, похожие на виноградные лозы.

А к утру все шкуры — отлично выделанные медвежьи шкуры, устилавшие пол палатки, — покрылись плесенью и протухли, невредимым остался лишь тот угол, где сидела я.

Бессонная ночь не прошла даром — ноги заплетались, голова раскалывалась, и в итоге я вернулась в седло, надеясь, что верхом будет проще. И едва не убилась, свалившись под копыта Вороне, но этого я совсем не помню. Помню лишь, как проснулась — мужская грудь за спиной, крупная рука поперек живота, щелканье костяных амулетов, привязанных к косичкам.

— Доброго дня, госпожа.

— С ума сошел… Отпусти, — прошептала я, испуганно косясь на мечников.

Солдаты шагали, неодобрительно поблескивая наносниками шлемов и горжетами.

Вообще, после нескольких боев — порталы с нежитью начали открываться чуть ли не каждые четыре-пять часов — они стали смотреть на меня совершенно другими глазами: не как на красивую игрушку, которую потащил за собой Главнокомандующий, но как на товарища, что ли. Боевая подруга, да. Тем более что дралась я хоть и не лучше — все же опыта и сил у меня маловато, — но, по крайней мере, не хуже многих. И еще я была гораздо быстрее и увертливее, а фламберг, врученный мне Йаррой, мог перерубить как гвоздь, так и брошенный на него волосок, — я проверяла.

В войске меня полюбили. Мила, красива, не дура, не зазнайка, знаю, с какой стороны браться за клинок, а после налетов лизарийцев еще и жизни в госпитале спасаю — когда я все это услышала, то почувствовала, что между лопатками свербит, и, на всякий случай, проверила, не режутся ли крылышки Светлой.

Но все это было потом, спустя несколько недель, а пока что я затылком чувствовала возмущенные взгляды тех, кто еще вчера восхищался моим умением держать меч.

— Отпусти, Сэли.

Варвар спустил меня на землю, и я, пряча горящее от смущения лицо, отошла от него подальше.

Рядом с Сэли я всегда чувствовала себя неловко — слишком уж дерганой, нервной, по-глупому порывистой выглядела я рядом с невозмутимым степняком, теперь же к чувству неловкости добавился еще и стыд за ту ночь, когда я рыдала на его плече над осколками дружбы с Аланом. Всхлипывала, жаловалась, выкрикивала бессвязные проклятия… Даже драться пыталась, требуя, чтобы выпустил меня из спальни графа, что я сейчас вернусь в госпиталь и искалечу этого дурака, который решил меня осчастливить, а потом всю жизнь напоминать о собственном благородстве. «Не важно, что ты не девушка!» И спустя пять минут: «Ты стала девкой Йарры!» И эта ненависть, эта брезгливость на его лице…

— Хотите, я ему язык вокруг шеи завяжу, госпожа? — спросил тогда варвар, и мышцы на его руках затвердели.

А я вдруг испугалась — и правда ведь завяжет.

— Не надо! Я сама могу! И вокруг шеи, и на узел… Морской…

А Сэли засмеялся — я впервые услышала его смех:

— Вы очень грозная, госпожа…

Потом сработал связник, и я, отвернувшись от варвара, наврала Йарре, что сплю в его покоях, а нос заложен, потому что книжка грустная была. Граф еще посмеялся, мол, снова ерунду читаю, а я начала спорить, что «Сметенные штормом» — никакая не чушь, а самая настоящая правда, лишь чуть-чуть приукрашенная… Когда я закончила разговор, Сэли уже не было.

Вечером был еще один бой — на этот раз с умертвиями, но, слава Светлым, нам помог Сибилл. Умертвил хуже, чем гидры, — я рубила, рубила, рубила эту заразу, а она снова срасталась, несмотря на порезы, и сдохла, только когда кто-то из солдат ткнул в нее факелом.

— Ложитесь! — прогремел голос мага, и над нашими головами прошла стена огня — аж кольчуга раскалилась, оставив на спине ожоги.

Когда я поднялась, меня трясло. Вокруг валялись ошметки плоти и съеживались, догорая, клоки волос и шерсти. У Вороны обгорела грива, и кобыла даже не ржала, лишь мелко тряслась и отказывалась подниматься с колен. Я уговаривала ее, упрашивала, подстегнула флером, а когда она все-таки встала, едва удержала в желудке обед: к металлической сетке, защищавшей лошадиные бока, прикипел кусок человеческого лица — рваные ноздри, лопнувшие, сочащиеся гноем губы, — прежде чем подняться умертвием, труп пролежал в земле несколько недель.