Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

речь, вероятно, шла об абстрактном маленьком человеке, а не о всех бедных людях разом. К тому же нередко «бедные люди» столь резво неслись в атаки, что затаптывали отдельных маленьких людей. Только вознамеришься испытать сострадание к «маленькому человеку», а глядь — его уже «бедные люди» затоптали.

Россия традиционно воспринимается миром как общество бедных людей, правильно? И управляет бедными людьми маленький человек. Все верно? Я нигде не ошибся? Так спрашивал себя Рихтер.

Черный кэб ехал по Лондону, и Марк Рихтер уже собрался было спросить своего коллегу, профессора Пировалли, что тот думает о проблеме «маленького человека», но затем решил, что такой вопрос следовало бы адресовать не Бруно, а Данте. Ответ Данте был бы (как подозревал Рихтер) беспощадным. А ведь Маркс взял терцину Данте в эпиграф, упомянул во вступлении.

Задам вопрос в Москве, решил Рихтер; спрошу у тамошних акул капитала — у этого американца, на встречу с которым еду. Или у миллиардера Полканова. Спрошу прямо, кому надо мстить: маленькому человеку или бедным людям?

Если бы подобный вопрос задали американскому негоцианту, коллекционеру, гражданину цивилизованного общества Грегори Фишману, он бы развел руками в недоумении: никому уже мстить не требуется — всех виновных наказали, капиталы распределили, развитие мира идет равномерно, счет в банке пополняется. Но если бы любопытные настаивали: все-таки то тут, то там возникает какой-то мелкий тиран, вредные идейки пробиваются сквозь ровный асфальт цивилизации, волнения в Африке, мусульманский вопрос не радует, так называемые «бедные люди» рвутся к большим деньгам — тогда рассудительный Грегори Фишман сказал бы так:

— Цивилизация научилась себя защищать. Здоровье мира требует регулярной профилактики. Проходим же мы ежегодно check up в клинике? Вот и в социальной истории мира требуется ежегодная проверка. Так сказать, санация. Или чистка рядов.

Негоциант Фишман употреблял слово «чистка», хотя слово взято из порочного большевистского лексикона, так сталинисты называли регулярные карательные операции внутри общества. Но здравое зерно в определении есть: организм мира следует регулярно чистить. Если забыть про регулярные очистительные процедуры, то возникнут проблемы у демократии, у рынка, у организации сложного механизма западного мира.

А далее Грегори Фишман отослал бы назойливого собеседника к своей супруге. Диана Фишман многие годы стоит у руля одной из тех организаций, что следит за здоровьем мира. «Эмнести Интернешнл»! Права маленького человека! Супруга негоцианта мягко, но бескомпромиссно, как она умеет, пояснила бы:

— Мы, — сказала бы она, — врачи мира. Иногда требуется дать организму таблетки. Иногда надо воздействовать на мир диетой. Но бывают случаи, когда требуется хирургическое вмешательство. Воспаление можно лечить, а если гангрена — орган нужно ампутировать.

Собеседник при таких словах ахнет. Скажет взволнованно:

— Но организация «Эмнести Интернешнл» защищает узников совести, защищает, а не карает! Ведь ампутациями вы не занимаетесь, не правда ли? Соберетесь защищать маленького человека, а убьете много бедных людей.

Диана Фишман отвечает в таких случаях обстоятельно:

— «Эмнести Интернешнл» не является принципиальным противником использования насилия для достижения политических целей во всех случаях. В преамбуле Всеобщей декларации прав человека говорится, что «необходимо, чтобы права человека охранялись властью закона в целях обеспечения того, чтобы человек не был вынужден прибегать, в качестве последнего средства, к восстанию против тирании и угнетения».

— Что-что? — любопытный в этом пункте запутался. — Не является противником насилия? Это, простите, как понять? Насилие необходимо, чтобы угнетенные бедные люди не восставали против тирании? Я запутался. А разве восстание — не борьба за права? Тогда что именно вы охраняете?

— Права человека охраняем, разумеется.

— Права какого человека? Маленького? Или очень большого?

— Сложный вопрос. — Госпожа Диана Фишман с сожалением посмотрит на демагога. Увы, базовые принципы демократии приходится втолковывать по многу раз. — Итак, объясняю. Революция сама по себе — не защита права. Революция — это отрицание легитимной власти. Некоторые революции мы поддерживаем. А некоторые революции мы осуждаем. Amnesty International не поддерживает и не осуждает применение насилия оппозиционными группами, равно как и не поддерживает и не осуждает действия властей, осуществляющих вооруженную борьбу с вооруженными оппозиционными движениями.

Тут собеседник и вовсе перестанет понимать.

— А какие критерии у вас имеются, чтобы поддерживать или осуждать насилие?

Госпожа Диана (некоторые конгрессмены называли ее «совестью мира») терпеливо ответит:

— Amnesty International призывает власть и оппозиционные группы соблюдать гуманитарные принципы. Если оппозиционная группа пытает или убивает плененных ею людей, то Amnesty International осуждает такие действия. То же самое касается действий властей, когда правозащитников пытают.

— Действия российских диверсионных батальонов в Донецке вы осуждаете?

— Со всей строгостью.

— Когда украинские солдаты убивают донецких граждан — тоже осуждаете?

— Подобные факты мне не встречались.

— Однако имеются.

— Позвольте. Если государство пытается вернуть свои территории, оно действует в рамках правового поля.

— Не понимаю. Украинское правительство образовалось в результате Майдана. То есть в результате революции. И Донецкая республика образовалась в результате революции. Против того правительства, которое образовалось в результате революции. Почему вы поддерживаете одну революцию и не поддерживаете другую?

К этому моменту Диана Фишман уже поймет, что собеседник глуп. Или, что вернее всего, демагог.

Впрочем, это диалог гипотетический: кто же осмелится так подробно расспрашивать Диану Фишман?

Доехали до вокзала Сан-Панкрас, откуда отправляются поезда на Париж. Суровая британская архитектура: везде открытый кирпич и железо — как это созвучно твердой душе островитянина! Подле их кэба остановился персональный экипаж Алистера Балтимора; британец выгрузил запасы бургундского, установил на тележку, мягким движением покатил перед собой.

Посреди вокзала — гигантская скульптура символического свойства. Величественная бронзовая группа запечатлела проводы солдата в очередную колониальную экспедицию. Солдат едет на войну, девушка обещает ждать и грустить. Солдат, судя по всему, обещает вернуться невредимым, когда убьет всех за морями. Ах, сумеет ли юноша сдержать слово? А вдруг его ранят? Оторвут ногу? Куда послали этого юношу? В Южную Африку? В Родезию? В большевистскую Россию? В Германию? В Сербию? В Ирак? В Ливию? На Донбасс? Он везде нужен, неутомимый Томми. И только пыль от его шагающих сапог, и отдыха нет на войне.

Группа путешественников прошла мимо произведения пластического искусства, не обнаружив интереса; видимо, дело в том, что не все были коренными британцами. Алистер Балтимор, единственный чистокровный англичанин среди путешественников, задержался у монумента. Лондонский галерист почувствовал прилив гордости за суровую страну, за неизвестного солдата. Постоял у памятника, бескомпромиссно оглядел перроны вокзала.

Да! Он тоже едет в чужие снега. Так мы живем, солдаты Его Величества, храня немногословное достоинство; живем на острове, на который не ступала нога неприятеля, зато наша нога в солдатском ботинке ступала везде. В минуты национальной гордости Алистер Балтимор забывал, что он торговец современным искусством, а не солдат. На таких торговцах, как он, зиждется рынок, а на пьедестале рынка стоит вся