Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

— Я напоминаю тебя, Тонте, — размышлял вслух Унте, — ты напоминаешь меня… Это нормально. Мы братья. Может быть, у нас есть и другие братья.

— Вы не поняли главного! — Тигр Ры даже рычал горестно. — Бумажка-фотография — настоящая. Но это — настоящая бумажка, а не настоящий тигр. Бумажка рассказывает о тигре, но она бумажка, а не тигр. И я теперь думаю, что я напоминаю настоящего тигра, а сам ненастоящий, как та бумажка.

— Надо спросить у Марка Уллиса, — пискнул Пяточок. — Умнее Марка Уллиса никого нет!

Мудрый лев Марк Уллис дремал, положив голову на тяжелые лапы, но все слышал.

— Полагаю, — сказал Марк Уллис, — что вы неверно используете слово «напоминание». Следует говорить «символ».

— Символ, — подтвердил лев Аслан, — это именно то, что ты хотел сказать, дорогой Ры. Уверяю: ты — тигр, ты отнюдь не символ.

Орангутанг дядюшка Френдли только вздохнул. Слово «символ» было ему совсем непонятно.

— Значит, есть настоящий тигр, есть напоминание о тигре и есть символический тигр? Это очень сложно.

— А ты понимаешь, в чем разница между настоящим живым и символом? — спросил Пух у старшего мальчика. — Если понимаешь, то расскажи. И не расстраивай тигра и гномов.

— Мне папа объяснял. Может быть, я сумею.

— Попробуй, — сказал Пух.

— Папа говорил: все живое есть воплощение идеи. Но когда идея получает воплощение, то идея оживает и живое живет само по себе. Ты — так он про меня говорил — воплощаешь любовь меня и мамы. Но ты сам живой. И настоящий. Папа показывал мне на наши книжки и говорил, что каждая книжка — это живой человек. Потому что писатель вложил в книжки свою душу.

— Видишь, тигр, значит, ты — воплощение идеи тигра, и ты такой же живой, как другой тигр, который на фотографии.

— А символ, — продолжал мальчик, — не живой. Символ обозначает наличие идеи, но не воплощает ее.

Новый медведь, большой китайский панда по имени По, внимательно прислушивался к диалогу и затем сказал:

— Спасибо, что приняли меня в свою семью. Большая честь жить среди вас, настоящих, наделенных большим сердцем. В магазине, где меня нашла Мария, было много солдатиков; теперь я понимаю, что это были просто символы.

— Печально, — сказал Марк Уллис, — что люди придумали такие символы самих себя. Вероятно, это им помогает убивать друг друга.

— Поистине грустно, — задумчиво произнес По, — жить среди символов. Если верить в символы, то перестаешь ценить живое.

Во многом панда По был прав.

Дряблая социалистическая Россия была расчленена на феоды, промышленность приватизирована, и символические богатства земли (ибо кто ж знает, сколько богатств внутри) перешли в собственность люмпен-миллиардеров. Народу объявили, что народная собственность принадлежит государству, а государство решило перевести землю и недра — в символы. Символическому народу раздали акции символических предприятий, и один из менеджеров, осуществлявших «приватизацию» народной собственности, сказал: «Безразлично каким образом — но важно уничтожить социализм».

Люмпен-миллиардеры ненавидели социализм за отсутствие рынка; государство мешало соревнованию. Нужен рынок, а рынку необходим директор, как дорожная полиция нужна скоростной автостраде. «Системные либералы» (так в России называли сторонников распределения народных богатств) придерживались твердого мнения: выборы президента должны быть открытые и честные, поскольку не имеют ровно никакого значения. Не вполне понятно, зачем честно выбирать того, кто не играет никакой роли — но для символического общества эта несообразность нормальна. Если выберут неудачного директора, его переизберут.

Бедным людям говорили, что неполадки на рынке происходят по вине директора рынка и директора надо переизбирать — но открыто и непременно честно! Колонны демонстрантов с плакатами «За честные выборы!» и «Не трогать итоги приватизации!» пересекали разграбленную страну и создавали впечатление активной социальной жизни. Граждане либерального толка дежурили ночами у избирательных урн: надо чтобы выборы символического лидера были реальными, а не условными!

Раздражало то, что нынешний директор рынка был избран нечестным путем.

Сперва возражений не было, директор всех устраивал: неприметное лицо, мелкий рост; по роду занятий был шпионом, агентом КГБ (впрочем, люди, симпатизирующие новому директору, говорили «разведчик» и вместо «мелкий рост» говорили «невысокий»). Люмпен-миллиардеры пригласили маленького человека в управляющие, выбирали придирчиво, как сторожевого пса: надо чтобы с бульдожьей хваткой, а хозяина не трогал.

Чистоплюи ахнули:

— Как так? Мы ведь против сталинского прошлого! Ведь архипелаг ГУЛАГ же!

— Ведь вы же сами, вашество, — искательно обращались интеллигенты к люмпен-миллиардеру, — вы говорили-с, что преступления ГБ перед народом неисчислимы… — дивились служилые интеллигенты. — Как же можно-с?

— Глупцы, — отвечал хозяин своим интеллигентным лакеям, — это перед символическим народом преступления ГБ, может быть, и неисчислимы… А начальству офицеры госбезопасности служат хорошо, проверенные песики. А что вы обличаете сталинизм, это правильно, я даже и деньжат подкину — тут как раз приватизировали комбинат… Бери, голубчик, не стесняйся: тут и на обличения хватит, и на курорт поедешь с семьей.

Интеллигенция внимала и кивала: начальству виднее! В те годы приглашать гэбэшника к себе в охрану стало модным, будоражило воображение — прежде боялись офицеров безопасности, а теперь они офицеришке отдают приказы.

Хозяева завели личные гвардии, собственных следователей и судей, казалось, что и ГБ приватизировали. Интеллигенция в первые годы правления обожала маленького человека.

Директор рынка адекватен. Тих и послушен.

Так же точно в годы смуты 1612 года (когда поляки и литовцы овладели Кремлем, да не удержали трон) — так же вот и бояре в те годы выбрали на царство неприметного и убогого Михаила Романова: дескать, он «мал и разумом не дошел». Выбрали Мишку Романова затем, чтобы не дать никакому из боярских кланов преимущества перед другим: пусть уж правит мелкое ничтожество. Мы будем дергать марионетку за ниточки, каждый в свою сторону, и таким образом сможем соблюдать принцип «равноудаленности от власти». План бояр 1612 года нынешние бояре повторили в точности. Они даже именовали свой союз «семибанкирщина» — пародируя пресловутую «семибоярщину» 1612 года, те самые семь родовитых семейств, что правили Россией.

Один из них, до того, как стать миллиардером, спекулировал театральными билетами, скакал на морозце у входа в Большой театр, сшибал по трешке за каждый билетик. Другой из нынешних «бояр» прежде спекулировал валютой, а третий держал кооператив по строительству деревянных туалетов на садовых участках, четвертый имел два ларька для торговли цветами; вот пятый был комсомольский активист и воровал редко, зато шестой был экономистом и дружил с седьмым, рэкетиром.

Вот они и выбрали нового Бориса Годунова из офицеров ГБ. Они им управляли, а он их ненавидел. Приземистый, с лицом, на котором не отпечатывались чувства, он говорил тем, кто выбрал его за невзрачность, цедил сквозь зубы: вы взяли меня на