Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

службу за то, что я серенький, послушный, обучаемый? Да, я такой. Вам понравилось, что я человек без свойств, тихий, как тень, какими вы были до того, как разбогатели? Извольте, из меня выйдет отличная тень — ваша тень. Вы были тенями советской экономики, верно? Вы были тенями мирового валютного фонда? Вы были тенями западных корпораций? А я стану тенью тени. Вы тихо крали из российского бюджета и прятали награбленное в тень? Отлично, я научился у вас, знаю, как вы все устроили. Он собирал на каждого досье, и, пока люмпен-миллиардеры думали, что дергают его за ниточки, он нашел все их тайные нити.

Носил ботинки на гигантском каблуке, да еще подкладывал в них тройные стельки, чтобы быть повыше, и все равно был неприметен. Но именно по причине своей незаметности он постепенно подмял под себя всех. Он стал тенью люмпен-миллиардеров, гомункулусом, символом. И, поскольку решено жить по символическим законам в мире теней — должна была появиться совершенная тень, тень тени, которая всех накроет ровной серой темнотой.

Маленький человек перестал быть директором рынка, превратился в царя. Стали говорить, что КГБ уничтожает демократию. Его называли Крошка Цахес, Моль, Тень. Никто не знал, есть ли у него семья, рождаются ли дети, имеет ли он друзей.

Говорили, что он ест специальную еду, которую сначала пробуют слуги, чтобы избежать отравы. Ходили слухи, что он носит бронежилет. Что окружил себя тройным слоем охраны. И даже будто бы создал специальную внутреннюю гвардию, вторую армию, преторианскую — оснащенную не хуже, чем армия внешняя. Говорили даже, что его охраняют от солнечного света из-за страха, что у него самого рано или поздно появится тень. Шепотом передавали, что он обижается, если ему припоминают, что когда-то он носил портфель за хозяином, и что обидчиков он запоминает и уничтожает. Какие только дурацкие слухи не ходили про него!

Его ненавидели все. Ненавидели люмпен-миллиардеры, ненавидели символические президенты прогрессивных стран, ненавидели пузырящиеся парламентарии, его ненавидели правозащитники. Ненавидели так, как прежде ненавидели Сталина: восточный тиран — это всегда страшно. Ненавидели маленького человека так же, как монархи девятнадцатого века ненавидели Наполеона: самозванец, капрал, безродный узурпатор — и хочет быть равным? Нет, даже не равным — самозванец возмечтал мир перекроить под себя!

Постепенно его окружила стена страха, боялись даже те, что привели директора рынка к власти. Его выбирали в тихие администраторы, а он возомнил о себе!

Допустим, «опричника» Бориса Годунова удалось сместить быстро — с помощью Лжедмитрия и поляков. А сегодняшний опричник засиделся на троне. Неужто придется опять поляков звать? И решили бояре: придется. Те, кто числил себя в новых Шуйских и Голицыных, в новых Мстиславских и Трубецких, эти новые, уже «не-маленькие» люди понимали: выбор невелик. Симулякр (ибо что есть сменяемый символический директор рынка, как не симулякр) на глазах обрастал плотью, становился тираном, то есть реальностью. Перестал быть символом. Этак и символический обмен в мире развалится.

Логика западного символического обмена успела перевести «народ» в условную статистическую единицу. Логика восточного тирана тоже не жалеет народ, но по другой причине. В земле, присвоенной самозванцем, в Евразии — действует натуральный обмен: жизни отдают за державную мощь. Две безжалостные логики никогда не договорятся: значит, будет война.

Стивен Блекфиллд, профессор политологии Камберленд-колледжа, возвращался с семинара, посвященного сегодняшней ситуации — сегодня он много раз слышал слово «война». Проходя внутренний двор колледжа, профессор привычно показал коллегам большой палец, он делал так, здороваясь по утрам и прощаясь вечером: мол, все идет отлично. Но все шло скверно. Блекфилд возвращался в деревню около Стратфорда, это другое графство, Уорикшир, ехать от Оксфорда почти два часа, ближе бюджетного дома не нашлось. Хотелось дом большой, красивый, и чтобы около парка, и чтобы родина Шекспира, и театральные фестивали. Он рассчитывал на долгую покойную жизнь с доброй женой, но сегодня дома ждала тяжело и неизлечимо больная жена — два часа быстрой езды, и он обнимет ее, измученную. Если бы они нашли дом ближе к университету, легче было бы. Пусть был бы некрасивый дом, три комнаты с низкими потолками, как у всех профессоров — ведь Оксфорд дорогой город. Но теперь переезжать поздно, и кто же знал, как жизнь сложится. Вот и мир неизлечимо болен, думал Стивен Блекфилд, и кто же знал, чем тотальная победа демократии обернется. Англия вошла в дурную, безответственную эпоху: Брекзит был необходим, чтобы избавиться от европейских корпоративных обязательств, от налоговой клетки — но необходим ради простых англичан, а воспользовались Брекзитом иначе. Профессор Блекфилд был лейбористом и череду премьеров-тори презирал; марионетки сменяли друг друга, как в спектакле; но и среди лейбористов серьезного лидера не было. Вчерашнего премьер-министра судили за буйные балы и безудержное обжорство в период эпидемии, когда население страны страдало взаперти, лишенное работы и пособий; понятно было, что судить толстяка надо за иное — а за пьянки его пожурят и оправдают. Но разве помогло бы осуждение одного коррупционера? Статистика и анализ цифр — профессор привык скрупулезно анализировать реальность экономики — показывают, что социальный договор в Британии разрушен. И поверх всего — будущая война. Англия выдержит, страна суровая и прямая; выдержит и он свое семейное горе, хотя цена высока. Иногда хочется спросить: ради чего мы идем на жертвы? Сегодня на семинаре Блекфилд спросил докладчика, политолога, приехавшего из университета Нотр-Дам, штат Индиана: не считает ли коллега, что возможно мирное соглашение в текущей войне. В конце концов, худой мир лучше доброй ссоры. Ну, уж если был референдум в Крыму… может быть, и признать референдум законным?

Американец германского происхождения, Ахим фон Арним, был прям и точен. Возражение зафиксировал, ответил твердо. Закон есть закон, право есть право. Следует подчинить все эмоции закону.

— Следует твердо придерживаться принципа территориальной целостности независимого государства. Даже если население Крыма проголосует за присоединение к России, желание людей не может оспорить закона. Сегодня российские дипломаты спекулируют нашими ошибками в Ираке. И мы признаем, что вторжение в Ирак было основано на недостоверной информации. Досадно; хотя режим Саддама и заслуживал уничтожения. Однако, — поднял палец докладчик, — будем последовательны: речь не шла о присоединении территорий!

Ахим фон Арним был немецким католиком из американского католического университета: он смотрел на жизнь прозрачными твердыми глазами.

— Итак, отринем спекуляции и некорректные сравнения. Никто не вправе сопоставить акцию в отношении Ирака с агрессией в Украине.

— Мудрено было бы иракцам проголосовать за присоединение к США, — сказал из зала Теодор Диркс, гебраист. Историю Вавилона гебраист знал неплохо. — Багдад вряд ли мечтал стать новым штатом. И географически далековато… Общих границ нет, это же не Мексика, не Техас… Правильно