Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

Назар почему-то ждал, что сейчас снова распахнется дверь, явится Аманлы и так же, не удостоив взглядом председателя, безмолвно заберет свою тетрадку.

Дверь действительно отворилась. Вошел Байрам, а не Аманлы, и Назар даже привстал от удивления.

— Пришел проститься, — не садясь, сказал Байрам.

— Проститься? Почему?

— Дочь заболела, уезжаю. Ты не беспокойся, Назар, работай, я сам доберусь до станции.

— Ну уж это исключено.

Назар поднялся и стал надевать пальто. Байрам украдкой оглядел брата. Обтянутые скулы, темные круги под глазами. Даже по тому, как он просовывает руки в рукава, видно, до чего человек измучен" Крепко ему, бедняге, досталось, а ведь самое трудное впереди. Как хотелось Байраму подойти к брату, положить руку на плечо. "Решайся, Назар, не томи себя. Не сегодняшним днем живем. Если б ты не понимал этого, не торчал бы тут в табачном дыму, ломая голову над этим отчетом, грелся бы в лучах своей славы. Завтра нам тоже жить, и мы в ответе перед этим завтра".

Все это Байрам только подумал, говорить не стал, чтоб не поучать брата, не быть надоедливым моралистом. Он пришел только проститься.

…Когда объявили отправление поезда, Байрам в последний раз взглянул брату в глаза, они крепко пожали друг другу руки.

— Обязательно позвони, — сказал Байрам.

— Ладно, — Назар слабо улыбнулся. — Если что не так, извини меня…

— Брось! Хватит об этом…

Поезд пропал в темноте раньше, чем затих его гудок. Странно, но теперь, когда брат наконец уехал, Назар не почувствовал облегчения. Наоборот, он вдруг ощутил себя бесконечно одиноким. Пока Байрам был рядом, он не обращался к нему ни за помощью, ни за советом, но сознание, что брат рядом, что он в любой момент может опереться на его большую горячую руку, давало силы…

Назар сел в машину, завел мотор и медленно, не спеша выехал с безлюдной площади. Переднее сиденье, на котором только что рядом с ним сидел Байрам, было пусто, и от этого еще усиливалось ощущение одиночества и беззащитности. "Ты мне брат, Назар. Твоя беда — моя беда…"

Резкий свисток заставил Назара вздрогнуть. Он остановил машину, распахнул дверцу, высунулся… И отпрянул, пораженный: отвисшая нижняя губа, глубокие борозды морщин, грустные большие глаза — это было лицо Гурта.

— Почему нарушаете? — и голос у инспектора был похож: глухой, грубый. — Сигнал не включен на повороте.

— Простите, — Назар виновато улыбнулся. — Задумался.

— Задумался! Здесь не пустыня, а ты не чабан. За рулем сидишь!

— Вы правы…

— Правы, — проворчал милиционер. — Права понимаешь, а нарушение не понимаешь! Все вы так. Думал, раз ночь, не заметят… Не тут-то было. Нарушил — далеко не уйдешь! Ну? Чего смотришь? Раньше надо было смотреть.

— Да я так… Очень уж вы похожи на одного из нашего села…

— Э, брось! Знаем мы эти штучки! Запомни, приятель, нарушителям я не друг, не брат, не односельчанин! И вообще, я городской. Давай талон, — он протянул большую длиннопалую руку. И рука была, как у Гурта, сухая и жилистая.

Назар молча достал талон. Интересно, а если б он сейчас назвал себя, заговорил бы старшина по-другому? Пожалуй, нет…

Назвать себя Назар не рискнул, ему почему-то казалось, что этот старшина, этот двойник Гурта, знает про него все и, стоит упомянуть свое имя, дело не ограничится проколом…

Старшина щелкнул щипцами. Назар взял пробитый талон, сказал "до свидания" и несмело заглянул милиционеру в лицо. Сейчас, молчаливо-величественный, тот еще больше был похож на Гурта.

В тот день, когда Джаннет разрешили наконец взять из больницы, Сона позвонила очень поздно. Она каждый день справлялась у Сельби о здоровье племянницы. На этот раз разговор был короткий. Положив трубку, Сельби долго смотрела на аппарат, потом, сразу как-то отяжелев, с трудом поднялась на ноги.

— Сона звонила, — сказала она, входя в кабинет к мужу. Он не поднял глаз от рукописи, только писать перестал. — Назара сняли с работы.

— Почему? — Байрам так взглянул на жену, словно она была в этом виновата.

— Было отчетное собрание… Освободили.

— Сядь, — Байрам показал жене на кресло. — Больше Сона ничего не сказала?

— Сказала, что он написал заявление в райком. Еще раньше, до собрания… Подробно все написал…

— Так… А потом?

— А потом повторил это на отчетном собрании.

— А кто предложил освободить его?

— Назар.

— Сам? — Байрам помолчал. — Он, что ж, решил уехать из села?

— Нет, Сона сказала, остается. Агрономом…

— Значит, остается? — Байрам резким движением поднялся из-за стола. — Ну и как ты считаешь, правильно?

Сельби пожала плечами. Байрам не заметил этого. Он не смотрел на Сельби, не ждал от нее ответа, он уже забыл про жену. Он расхаживал по кабинету и, радостно блестя глазами, говорил:

— Назар молодец, только так и должны поступать сильные духом. И хорошо, что он теперь агроном — ближе будет к земле, еще крепче, еще сильнее станет! Земля человеку столько силы дает!..

Не замечая ни вздохов, ни обиженно поджатых губ Сельби, Байрам подошел к столу, сел, придвинулся, подвинул поближе лампу. Перед ним была рукопись — нужно было работать.

Повести

СПОР

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Схватили меня ночью. Связали, швырнули, как барана, в телегу, помчали на запад. Их было человек пятнадцать, все на добрых конях — о побеге нечего было и думать.

Под утро приехали в какую-то деревню. Меня бросили в овечий загон. Не били, словно надоело им все это до черта. Наверное, решили, что успеется, все равно никуда не денусь.

Меня измолотило в тряской телеге, мучительно саднило ободранное плечо, ныли заломленные за спину, перетянутые веревками руки. И все-таки я заснул. Заснул сразу, как только прикоснулся к земле.

Когда я открыл глаза, солнце уже припекало. Нестерпимо болели руки. Сухой, словно выдубленная шкура, язык распух и не помещался во рту. Я кое-как изловчился, встал на колени. Огляделся — никого. И понял вдруг, что смерть моя рядом. Смерть! А мне только двадцать лет.

Мать говорила, что я родился в то памятное лето, когда налетел "черный ветер" и мы остались без кибитки. А через пять лет случилось другое несчастье — в Мургабе утонул мой отец. Пошел за камышом и не вернулся. Мать до сих пор не верит, что он погиб. Пятнадцать лет прошло, а она все ждет.

Господи, хоть бы глоточек воды! Ага, кто-то открывает ворота. Может, воду несут?

В загон вошел рослый, плечистый человек. За поясом наган,