Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

— Знаешь… — Назар поморщился. — Преувеличиваешь ты, Байрам. Из мухи слона делаешь!

— Хороша муха! Ты ж весь извелся, пытаясь припрятать эту самую муху. Выкручиваться решил? Ну что ж, давай. Поначалу, может, что и получится. В газете напишут, по радио будут расхваливать. Только ведь это ненадолго, правда все равно наружу выйдет. И сейчас уже многие знают, только ждут, чтоб сам рассказал. Ты еще учти, что, если как следует потрясти Аманлы и Машата, они скажут все и все свалят на тебя. Кстати, объяснительная записка Аманлы который день лежит у тебя в ящике. Зачем ты ее требовал?

Назар молча смотрел в окно, в непроглядную ночную мглу. Лицо у него потемнело, губы подергивались. Дышал он тяжело, с присвистом. Ему стоило больших усилий не взорваться, не закричать. Но он не закричал. Не глядя на брата, сказал вполголоса:

— Не стоило посвящать мне поэму. Тебя ведь больше всего собственные неприятности тревожат — поэму брату посвятил, а он проштрафился…

Байрам не отрывал глаз от лица Назара. Какое надо иметь сердце, чтоб сказать такие слова? Замолчи, Назар, что ты несешь?! Умолк. Значит, совестно, а это уже хорошо, что совестно. В сердцах сказал, сгоряча. Ты старший, ты должен понять, простить.

— Я ничуть не жалею, что посвятил тебе поэму, я по-прежнему считаю, что ты достоин этого. И еще одно хочу тебе сказать, Назар. Напрасно ты думаешь, что я с холодным сердцем наблюдаю, как ты мечешься. Ты мне брат, Назар, твоя беда — моя беда. Если ты сейчас это не уразумеешь, нам трудно будет понимать друг друга.

Да понял он! Сразу понял, что сказал ерунду, что виноват, очень виноват перед братом. Но не хуже этого понимал Назар другое — пока не схлынет темная волна озлобления, не сможет он сказать Байраму: "Прости, я не прав". И от этого еще невыносимее было сидеть вот так и смотреть брату в лицо. Хотелось вскочить, убежать, уйти куда глаза глядят! Придумать повод Назар не смог. Просто встал и ушел.

Байрам остался один. Он чувствовал, что должен собраться с мыслями, подумать… Он сказал брату правду: ни разу, ни на секунду не пожалел он, что посвятил ему поэму. Назар был и остается настоящим крестьянином, истинным человеком земли. Ведь не зря мать именно его просила вернуться в село. Она всегда говорила: "Назар создан для земли. Это у него в крови…" Как радовалась мать, когда, окончив учебу, Назар вернулся в село, — она так боялась, что сыновья увезут ее в город…

Нет, все правильно. Просто жизнь оказалась сложнее, гораздо сложнее, чем ему представлялось.

Когда Байрам открыл глаза, солнце поднялось над горизонтом уже в рост человека. Побаливала голова — чуть не до рассвета провалялся без сна. Байрам подошел к окну, распахнул его и с наслаждением втянул в себя прохладный, чуть влажноватый воздух.

Мимо прокатили два "Москвича". Он не разглядел, кто за рулем. Зато увидел, как из-за угла вышли три девушки. Все три были очень нарядны: цветные, украшенные каймой халаты, красные, в зеленых цветках платки. Под солнечными лучами эти насыщенные, сочные краски казались особенно яркими и радостными. Девушки шли рядком, средняя что-то рассказывала, и все трое посмеивались, для приличия опустив глаза. Байрам отошел от окна. "Как бы чего не подумали, все-таки деревенские девушки". Но подружки, увлеченные разговором, даже и не заметили его.

И вдруг над селом поплыли звуки дутара. Казалось, дутарист сидит где-то высоко-высоко и оттуда, из поднебесья, любуется девушками и воспевает их красоту, их молодую стать, их скромность, исполненную гордого достоинства. Мелодия была нежной, ласковой и горячей, как лучи весеннего солнца. Байрам поглядел на небо, безоблачное, ясное. Это о нем пел дутар. О нем и об этих девушках.

Постучав в дверь, Сона протянула Байраму нераспечатанную телеграмму и, не дожидаясь, пока прочтет, вышла. Телеграмма была от Сельби. Она просила приехать — заболела Джаннет.

Там, где дело касалось болезней, особенно болезни дочери, Сельби была редкостной паникершей. Стоило девочке чихнуть или пожаловаться на головную боль, Сельби немедленно вызывала врача. Наверно, и сейчас что-нибудь в этом духе…

Не исключено, впрочем, что это хитрость — решила добиться своего. Может быть, даже намекнула перед отъездом Соне на возможность такой телеграммы. Как это все глупо, нелепо, унизительно! Совершенно ясно, что Сельби и приехала не по собственной инициативе, сигнал был получен отсюда. Правда, бросилась она сюда совсем не потому, что так уж жаждала угодить деверю, считала, видимо, что в данной ситуации Байраму следует держаться подальше, нельзя же рисковать авторитетом…

Какая же это все-таки мука — многолетнее, из года в год, непонимание! Приедешь, и опять эти чужие глаза, эти бессмысленные обиды… Умная, образованная Сельби не может его понять. Нет любви, в этом все дело. У Абадан с Арсланом никогда не могло так быть. Арслан был нелегкий и непростой человек, но Абадан умела проникнуть в его душу. Она не стала бы требовать, чтоб он благодарил Джапара Мейдановича, не поехала бы в село увозить мужа от опасности, грозящей его авторитету. Да, видно, до конца дней своих будет он думать об Абадан, хотя рядом с ним другая женщина. А может быть, именно потому, что рядом с ним другая женщина…

А что, если он не прав? Вдруг дочка и правда больна? Сельби запросто может обмануть, это для нее не проблема, но она мать, а матери трудно написать о здоровом ребенке "больна"… Кажется, сейчас он клевещет на Сельби.

Байрам показал телеграмму Соне, та сразу же заказала Ашхабад. Целый час просидела она у телефона, пока телефонистка не сказала ей, что квартира Мамедовых не отвечает.

— К врачу, наверное, повела, — высказал предположение Байрам. — Перенеси разговор на вечер.

Вечером они снова целый час добивались Ашхабада. На этот раз Сельби оказалась дома. Услышав её голос, Байрам сразу понял, что напрасно подозревал обман. Давясь слезами, Сельби долго не могла произнести ни слова. У Джаннет воспаление легких, пришлось отвезти в больницу. Сбить температуру не удалось, девочка все время бредит и зовет его.

— Не волнуйся, Сельби! — крикнул в трубку Байрам. — Слышишь, не волнуйся. Я выезжаю. Сегодня! Сейчас!

Назар ушел из дому еще до рассвета. Обедать не приходил. Пытаясь разыскать его, Сона то и дело звонила в правление, но там председателя не было.

Стемнело, часы показывали девять, а Назар как сквозь землю провалился. Сона то и дело брала телефонную трубку.

— Напрасно ты так беспокоишься, — пытался уговаривать