Клетка бесприютности - Саша Мельцер

танцующих, желая затеряться подальше от собственной компании, с которой изначально было некомфортно, но они будто назойливые комары ночью – преследовали и преследовали, досаждая, жужжали под ухом.

Тимур постоянно терся рядом. Я начинала закипать.

– Сказала же!

– Чего ты такая замороченная? – удивился он, придержав мое запястье.

– У меня жених есть, – отрезала я. – Я его жду из… армии.

Долго было объяснять про север и работу, про флот и океан – долго и не нужно, Тимур бы все равно сквозь такой шум ничего не понял, а армия – удовлетворительный повод отделаться от назойливого внимания. У них же должна быть мужская солидарность или хотя бы малейшее понимание слова «нет»? Я приготовилась обороняться снова, но Тимур неожиданно убрал руки и примирительно улыбнулся.

– Извини! – он попытался перекричать музыку. – Ники просто сказала, что ты свободна! А так ты классная!

«Сука», – подумала я, зажмурившись на секунду. Сука. Внутри поднималась волна – грязная, замусоренная, волна ярости и злости, готовая уже накрыть Николь с головой и облить помоями, но я изо всех сил подавляла ее. Мы раньше не ссорились, я никогда не кричала – меня воспитывали так, что на все я могла найти аргументы. Но к такой подлости их не подобрать.

Я вытянула ее за руку из толпы, оттолкнув Андрея, который ошарашенно сделал пару шагов назад.

– Поговорить надо, не лезь, – мне было плевать, звучу я слишком грубо или не по-девичьи. Ники от нарушенной гармонии недовольно скуксилась, но покорно шла и даже не пыталась вырвать ладонь из моего цепкого захвата.

– Что? – она взволнованно заглянула мне в глаза и присела на стул снова, потянувшись за оставленным «Космополитаном». – Чего хмурая-то такая?

– Это подло, – на выдохе сказала я, еле сдерживая слезы. – Сказать ему, что я свободна, хотя ты знаешь, что это не так.

Разбираться с ней я не хотела. Прежде, чем Ники успела что-то сказать, я подхватила сумку, швырнула пару купюр на барную стойку за свои коктейли и сквозь толпу пошла к выходу из клуба. Локти постоянно врезались в ребра, все ноги в лучших туфлях с пряжечкой на щиколотке были беспощадно оттоптаны танцевавшими. Но я продиралась, не оглядываясь, сама расталкивала их, пока не оказалась у спасительного коридорчика, ведущего к выходу. Из гардероба забирала пальто, уже чувствуя, как в глазах стояли слезы. Я пыталась сдержаться, чтобы черный кайал вперемешку с тушью не размазались по щекам, но, моргнув, я все-таки не смогла остановить соленую влагу. Какой-то джентльмен с вонючим парфюмом помог мне надеть пальто, придержав за ворот, но сквозь слезную пелену я ничего не разобрала.

Выскочив на улицу, сразу нашарила в сумочке сигареты. От подлости хотелось отмыться, поскорее стереть с себя и косметику, и слезы, снять дурацкий топ с лучшими туфельками. Наспех протерев тыльной стороной ладони щеки, я зло щелкала колесиком зажигалки, но она никак не загоралась и, разозлившись, я швырнула ее изо всех сил на брусчатку. Кнопка отлетела. Сигарета так и осталась зажатой в губах с неопаленным кончиком.

– Сука, – выругалась я сквозь зубы, а потом чья-то рука поднесла металлическую «Зиппо» к сигарете.

– Ты так убежала, я даже не успел с тобой поздороваться, – голос показался смутно знакомым. – Лу, милая, все хорошо?

В джентльмене, подавшем мне пальто – судя по одеколону, это был именно он, – я узнала Витальку. По вихрам, обаятельной улыбке и кожаному браслету на руке, который мы когда-то подарили ему на Новый год.

– Виталька, – облегченно выдохнула я и слабо улыбнулась. – Как я рада тебя видеть.

В круглосуточном ларьке Виталик купил влажные салфетки, чтобы я вытерла растекшиеся тушь и кайал под глазами, а потом мы медленно пошли вдоль проспекта. Стуча каблучками по мостовой – я не рассчитывала идти дальше пары сотен метров, иначе надела бы кроссовки, – мы свернули на площадь и оказались у Цветного бульвара. Виталик молчал, словно зная, что мне тоже нужно помолчать, побыть в тишине и утрясти в мыслях предательство Николь, забыть шальной, немного сальный взгляд Тимура.

С Виталькой оказалось просто – он ненавязчиво купил глинтвейн в круглосуточной кафешке и вручил мне бумажный стаканчик с крышкой, предупредительно попросив не обжечься. Мы не были близко знакомы и никогда не дружили, знала я Витальку в основном по Игоревым рассказам: повеса, бабник и разгильдяй, но, глядя на него в отглаженной рубашке и шерстяном черном пальто, я не могла сложить образ воедино. От разгильдяя остались только кудряшки на буйной голове и очаровательные ямочки на щеках. Он был еще выше Игоря, и я едва доставала Виталику до плеча, чувствуя его крепкой могучей скалой рядом с собой.

– У тебя что-то случилось в клубе? – осторожно начал он. Его мужские туфли – странно смотрящиеся в осеннюю слякоть и удивительно чистые – тоже отстукивали по асфальту вместе с моими каблуками. На Цветном замерла непривычная тишина, и я слышала легкий шум ветра, наше дыхание и шаги.

– Все нормально, – я поморщилась от недавних воспоминаний. – Просто недопонимание с подругой. Решила познакомить меня с новым ухажером.

– А ты…

– От Игоря давно вестей не было, – призналась я. – Ты знаешь, что он уехал на флот работать?

Виталик замялся, задумчиво почесал макушку – инстинктивно скорее, или чтобы выгадать паузу и подумать над ответом.

– Нет, – Виталька покачал головой. – Честно, не связывались. Может, звонил разок, когда только обустроился, и совсем пропал потом. Мне кажется, он на меня обижен за этот контракт. Хотя я-то что? Просто помог.

– В каком смысле помог?

– Ну, контракт заключить. Он сам просил, я просто подсобил немножко и свел его с нужными людьми, – Виталик замялся, а потом, заметив мой ошарашенный, обиженный и неверящий взгляд, сразу начал оправдываться: – Ты не подумай, я его отговаривал! Это чушь была, он только из-за денег решился! Знаешь, как его дома пилили? Малому не давали есть даже, они у меня в ординаторской ночевали…

Я еле сдержала удивленно-раздраженный вздох. Игорь не хотел принимать помощь, но был готов, казалось бы, найти приют где угодно. Настолько не хотел быть обязанным, что бросил ребенка с деспотами и сбежал. Я не понимала, что испытываю, взрывную смесь зверского разочарования с жалость и покорной, вымеренной временем любовью. В голове словно била мартышка в звонкие тарелки,