Клетка бесприютности - Саша Мельцер

– Юлия Иванна, – представилась она, шваркнув дном металлического чайника о газовую конфорку. Синий цветок, подожженный пьезой, еле слышно загудел. Стол, укрытый клеенкой с дурацким цветастым рисунком со съестными мотивами, пустовал – ни конфет, ни печенья, ни мармелада. Я поспешно поставила на него пакеты с продуктами.

– Тут много к празднику… – начала я, доставая дорогую колбасу, вафельный торт в шоколадной глазури, мясо и упаковку красной рыбы, селедку в масле в пластиковой банке, разные фрукты и овощи. – Чтобы вы посидели. Игорь просил навестить…

– Но вряд ли передал денег, да? Из своих расщедрилась? Дурочка, – в ней сквозило такое пренебрежение, но я никак не могла понять, чем заслужила его. – Бросила бы его давно, жила счастливо. Не вернется он к тебе.

– Вернется, – пробормотала я под нос, надеясь, что она не услышала. – Что с ним? Он с вами связывался?

– Нет, – Юлия Иванна достала чашечки с отколовшейся по краям эмалью и щедро плеснула туда заварки, а сверху залила кипятком. – Только чтобы сказать, что уезжает на флот. Черт бы его побрал, козла такого.

Возмущение сжало горло.

– Он ради вас! – воскликнула я. – Ради денег, чтобы вы ни в чем не нуждались и…

– Вадик в отце нуждается! Он в седьмой класс пошел уже, Игоря еле помнит, спрашивать уже даже перестал! Вот же повесил на нашу шею…

– Игорь отправляет вам деньги, – настаивала я. – Почему вы не сделаете на них ремонт или не купите что-то к празднику? Их ведь должно быть достаточно, он говорил о приличных цифрах.

– Муж открыл еще одну мастерскую.

Меня мутило от того, что она называла этого алкоголика мужем, хотя являться женой такого наверняка должно быть стыдно. На ее предплечьях расцветали синяки от пальцев, их не скрывал цветастый халат. Женщина, которой едва ли было сорок, напоминала бабушку, спрятавшуюся под слоями одежды и старомодной прической-пучком. Сквозь светлые пряди уже пробивалась седина. Такое скрывало красоту – настоящую и нежную, которую я хотела разглядеть, но это желание разбивалось о жесткие слова про Игоря и отдающее блевотой «муж».

– А Вадик? Где он?

– Ушел гулять, – она пожала плечами так безразлично. Ей было наплевать, где ее внук. А может, я просто себя накручивала. – Будет поздно. Они перед Новым годом по всяким ярмаркам шлындают.

Я попыталась глотнуть пустой чай, но кипяток обжег губы. Отставив кружку и удостоверившись, что заварка невкусная и ничем не пахнущая, даже примитивным ароматом без добавок, я решила больше чашку не трогать. Юлия Иванна все-таки уселась напротив, вытерла руки о халат и начала складывать продукты обратно в пакет.

– Спасибо, – пробормотала она и переставила его на гарнитур, будто бы я могла передумать и забрать его обратно. – Вадька будет рад.

Расстроившись, что его нет дома и я не увижу, как он вырос, как вьются теперь его кудряшки и сияют – а сияют ли? – черные глаза, я совсем забыла про подарок. Я скучала по Вадику так, словно успела привязаться в паре недолгих прогулок, словно он был моим оставленным на произвол судьбы сыном.

– Я привезла ему подарок! – опомнившись, я подскочила из-за стола, прожигаемая удивленным взглядом матери Игоря. – Только обещайте передать, хорошо? Ему правда может быть нужно…

– Что там такое?

Вместо ответа я юркнула в коридор и притащила оставленную у ботинок коробку. Добротный ноутбук, легкий и шустрый, как мне рассказали о нем в магазине, с черным корпусом и уже установленным программным обеспечением. Я предусмотрела при покупке все – даже мышку и чехол, которые лежали в еще одном пакете и ждали своего часа.

– Скажите, что это от папы, – попросила я, не глядя на приоткрывшийся от шока рот. – Меня он не помнит, а от папы будет приятно. Только не продавайте…

Лицо Юлии Иванны осталось непроницаемым, я не могла считать ни согласия, ни отказа, и в секунду пожалела, что не отдала ноутбук лично Вадику. Вот здесь я была бы уверена, что он вцепится в него и никому не отдаст, не позволит обделить себя и в этом.

– Передам, – сдержанно отозвалась она. – Вадику понравится.

И по тому, как она убрала его в небольшой посудный шкаф, куда вряд ли лазит ребенок, я поняла, что ноутбук уплывет в неизвестном направлении по объявлению на «Авито» или «Юле». Она поставила чашки в раковину, выплеснув мой недопитый чай и проворчав себе под нос невнятное нечто, неразборчивое и явно сердитое.

– Я оставлю денег, – добавила я, обуваясь, и вытащила из кармана пуховика всю наличку, что у меня была. – Здесь… Немного.

– Кому-то немного, а кому-то целая зарплата, – она хотела уколоть, и у нее получилось. Я никогда не зарабатывала сама, получила разве что немного с продажи нескольких картин еще по юности, а все остальное время оставалась на обеспечении отца. Не считая деньги, не зная, сколько стоят продукты в магазине и не смотря на ценники, я вряд ли могла знать, много или немного оставила на облупленной полке для обуви.

– До свидания, – попрощалась я, наспех застегнув пуховик и держа шарфик в руках. – Игорь обязательно вернется.

– Да, может, помер уже, – бросила она, тяжело вздохнув. – Контракт-то на флот недели две как закончился.

Она захлопнула дверь перед моим носом, а я еще несколько секунду стояла и смотрела на старый потертый дерматин. «Да, может, помер уже», – закрутилось в голове с лихорадочной скоростью, попало в калейдоскоп самых страшных мыслей и страхов. Даже «пропал» не звучало так хлестко, как «помер». Помер. Как отвратительно пульсировало в мыслях слово.

– Господи, – шепнула я себе под нос. – Она не в себе и не знает, что несет.

Уповая на это, молясь об этом, я хотела только услышать хоть одно слово от него, чтобы опровергнуть слова сумасшедшей женщины. Она говорила не о собственном сыне, потому что о своих детях нельзя так. «Да, может, помер уже», – про далекого соседа с дачи, а не родную кровинушку.

«Только слово, – молила я, набирая номер Игоря. – Только слово, и я больше не позвоню».

Но слова не было. Только металлический голос и пустые надежды, растянувшиеся на несколько секунд. Всхлипнув, я зажала рот ладошкой, чтобы не разрыдаться в подъезде. Лучше бы не ходила, не говорила, не видела их – столько того, чего вернуть назад нельзя и думать об этом поздно. Сочувствовать себе самой – тоже.