Клетка бесприютности - Саша Мельцер

– А ты сам как? – неожиданно и для себя спросила я, неуверенная, что хочу интересоваться его судьбой. – Ну, жизнь как? Работа? Вы же с Игорем вместе учились.

– Слушай, все… хорошо, – он чуть замялся, будто испытывая стыд за то, что у него все хорошо в Москве, а Игорь морозит пальцы на севере. – Работаю несколько дней в больнице, несколько – в частной клинике кардиологом, набираюсь опыта… Может, открою что-то свое со временем…

– Папа помог?

– Да, – Виталька почесал затылок, и я испытала гордость за него. За то, что он не стесняется просить и признаваться в этом. Игорь стеснялся, кичился гордыней, и куда его это привело? – Сначала я хотел сам, но сложно пробиться без связей, я благодарен отцу за возможность. Решил все-таки воспользоваться.

– Игорь не воспользовался, – пробормотала я. – Папа предлагал ему частную клинику, устроить его предлагал, зарплату хорошую. Отказался. Гордый.

– Знаю, что предлагал, – Виталька закивал, – он рассказывал мне. Я назвал его дураком, если честно… Никогда бы так не поступил. С Вадиком, с тобой, с семьей… С его стороны – очень эгоистично.

Я медленно кивнула, разглядывая блики в оставшихся в бокале каплях. Здравое зерно в словах Виталика было: Игорь – эгоист, решивший, что гордость выше всего остального, но эта эгоистичность не мешала мне его любить. Так, что от любви закладывало уши и правда с трудом пробивалась сквозь ее толстый слой.

– Оставайся, – предложила я. – Постелю тебе на диване. Куда в три ночи-то поедешь?

Виталя смутился, в искусственном свете даже покраснел – на яблочках округлых щек выступил розоватый румянец. Перетащив менажницу и пустую бутылку из-под вина на кухню, бросив на стол до утренней уборки, я улыбнулась Виталику, и он расплылся в такой теплой ответной улыбке, что у меня зашлось сердце – я даже пожалела, что раньше мы так мало общались. Но все можно наверстать?

– Принесу постельное, – не дождавшись его согласия, я юркнула в коридор, слыша только копошение в гостиной и звуки раскладываемого дивана. Вытащив из шкафа запасное – мать, как знала, оставила лишний четвертый комплект, – я сняла с одной из своих подушек наволочку и стянула плед, укрывавший кровать. Полноценного одеяла не было, но батареи пусть и слабо, но грели, поэтому я надеялась, что Виталик не замерзнет под пушистым мягким покрывалом.

– Спасибо, не стоило… Я бы такси вызвал, – он взял постельное, отложил подушку с пледом и начал разбирать простынь.

– Ночная Москва, конечно, без пробок, но охота тебе тащиться по ночи?

Он красноречиво проморчал.

– Не парься. Накормлю тебя завтраком и отправлю свеженького на работу, – я снова поймала его теплую улыбку. – Спокойной ночи.

Погасив свет на кухне, я закрыла приоткрытое окно. Кэрри решил охранять гостя, видать, и ночью: сонно перевернувшись, пес устроился в Виталькиных ногах. Налив стакан воды себе – от похмелья, и Виталику – на всякий случай, я забрала свой и неслышно пошла в спальню, но на оклик Витальки остановилась.

– А отдыхать в клубах ты все-таки не умеешь, – сонно протянул он, и я удивилась, с чего он сделал такой вывод. – Хочешь, научу?

– Пить? Я умею, – хмыкнула я, но замерла на пороге.

– Отдыхать, – поправил он. – Если захочешь, звони.

– Спи, герой, – я рассмеялась и все-таки вышла, оставив его одного в тишине. Только стрелочные часы мерно отбивали секундный ритм. Я не успела улечься, как услышала сопение из гостиной. Телефон, по пути забранный из сумки, пестрил уведомлениями и пропущенными звонками. Ники, мама, папа…

Больше трехсот сообщений в мессенджере померкли, когда я увидела одно имя. «Игорь».

«Этот абонент был в сети…»

Дочитывать я не стала, резко сев, дрожащими пальцами набрала его контакт. Монотонная, жужжащая тишина в трубке оглушала, я постоянно отрывала телефон от уха, чтобы посмотреть – прошел звонок или нет. Но после нескольких томительных секунд металлический голос опять сказал, что абонент временно недоступен или вне зоны действия сети.

– Блядь! – выругалась я. – Блядь, блядь!

Про Виталика, сопевшего на диване, я мгновенно забыла. Подскочив к окну, распахнула его так, что створка ударилась об косяк, но стекло уцелело. Я набрала вечно недоступный номер еще раз, но все осталось так же – никакой сети. Видимо, пробило ненадолго с корабля, но я бессовестно, совершенно по-идиотски упустила этот момент, впервые оставив телефон без присмотра.

Надежда связаться с Игорем так и осталась надеждой. Призрачной, нереализуемой. Недоступной, такой же, как чертов абонент на том конце провода. Сигареты не спасали ни от дрожи, ни от рвущегося наружу плача. Слезы давно вымочили щеки, капали с подбородка – я даже не вытирала их, пока трясла телефон и нервно курила. Как хорошо, что Виталька спал крепко. Как хорошо, что мне было наплевать.

***

За новое письмо я села тем же вечером. Измочив подушку слезами до утра, наврав Витальке с три короба про аллергию и красные щеки, я все-таки выпроводила его вон и закрылась на все замки, хоть то было и не нужно. Хватило бы одного внутреннего, чтобы сюда не попали даже родители. Кэрри, поскулив перед дверью, снова улегся на диван, а я достала вино из шкафчика. Еще одну нераскупоренную бутылку, купленную про запас и на всякий случай. Здесь же стоял отцовский недопитый коньяк с прошлого праздника, мамино красное вино, которое я терпеть не могла. Лениво пролежав на диване целый день, я так и не убрала посуду со вчерашнего вечера, сыр уже пропал и полетел в мусорную корзину с таким раздражением, будто в чем-то провинился. Налив полбокала, я опять вырвала лист из тетради, которая стала заметно тоньше, и взяла ручку.

Что написать?

Мне казалось глупым делиться с ним мыслями, которые он никогда не прочитает, но писать откровения в никуда было даже легче. Знать, что это так и останется пустым звуком, просто чернилами на бумаге, а не чем-то важным.

«Прошлое письмо, наверное, так и осталось валяться в больнице. Ты был в сети, а я не успела тебе позвонить. Сколько ловило? Секунду, минуту, час?»

Щеки опалило жаром не то стыда, не то моего плаксивого настроения, подкрепленного вином. Зажмурившись, я потерла виски. За окном смеркалось, с улицы доносился лай чьей-то громкоголосой собаки, воздух потяжелел, облака спустились на город и теперь лениво обволакивали его пеленой. Спина взмокла, хотелось в душ, но я крутила в пальцах ручку, смотря на бумагу, сражаясь