Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер

1920 г. по сравнению с предыдущим годом на 8 %, чтобы в 1921 г. понизиться на 12 %; для США соответствующие цифры составили +3 и —22 %, для Великобритании — 0 и —31 %. Безработица среди организованных в профсоюзы рабочих выросла за тот же период времени с 6,9 до 17 % в Великобритании, с 20,1 до 28,3 % в Швеции и с 11,7 до 23,4 % в Норвегии. В Германии, напротив, уровень промышленного производства вырос в 1921 г. по сравнению с 1920 г. на 45 %, а в следующем году — еще на 20 %, одновременно безработица среди членов профсоюзов сократилась с 4,5 % в 1921 г. до рекордно низкого уровня в 0,9 % в апреле 1922 г.{131}

Главной причиной подобной особенности немецкой конъюнктуры была инфляция, которую не следует понимать в данном случае как процесс непрерывного прогрессирующего обесценивания денег. Напротив, присутствовал ряд фаз, существенно отличавшихся друг от друга. Вслед за периодом стремительной девальвации с мая 1919 по февраль 1920 г. — за это время американский доллар, который до войны стоил 4,20 марки, прибавил в стоимости с 12,85 до 99,11 марок — последовал интервал относительной стабилизации, поддержанной соответствующими операциями рейхсбанка, который продлился до июня 1921 г. За один доллар во время этой промежуточной стадии инфляции давали в среднем чуть больше 60 марок. Не вызывает удивления, что состоятельные американцы в расчете на дальнейшее усиление позиции марки организовали течение этих полутора лет в интересах спекуляции приток финансовых средств в Германию.

Начиная с августа 1921 г. стоимость марки на мировом рынке вновь стала резко снижаться. Период собственно гиперинфляции начался осенью 1922 г. и достиг своей кульминации годом позже{132}.

Мы уже писали здесь о причинах инфляции. Начало ей положило финансирование военных расходов, которое в гораздо большей мере, чем это было у государств-союзников, проистекало за счет займов. Дополнительным фактором стала сомнительная денежная политика рейхсбанка, который уже в августе 1914 г. приравнял краткосрочные и среднесрочные казначейские обязательства, т. е. чистые финансовые векселя, к коммерческим векселям, использовав их наряду с золотом для обеспечения марки. С этого времени для денежной эмиссии, запущенной рейхсбанком, фактически были отменены все границы, займы же теперь могли бы быть погашены только из репарационных платежей государств — противников Германии, в случае их поражения в войне. После немецкого поражения принцип «марка равна марке»[22] замаскировал масштабную экспроприацию средств миллионов вкладчиков, которые в свое время подписались на военные займы.

Еще одна причина инфляции крылась в существенном повышении жалованья, заработной платы и социальных выплат после завершения войны. Государство, профсоюзы и в конце концов даже предприниматели видели в этом приросте доходов способ приглушить социальное недовольство и противодействовать политическому радикализму. В отношении периода между весной 1919 г. и весной 1921 г. можно с полной уверенностью говорить о наличии «инфляционного консенсуса», сложившегося между важнейшими общественными группами. Сознательная девальвация сыграла роль премии для немецкого экспорта — главного фактора международного атипичного экономического роста Германии в 1920–1921 гг. Была ли тогда возможна принципиально другая политика — остается весьма спорным. Можно утверждать только одно — сначала инфляция спасла Германию от тяжелой депрессии, сопровождаемой массовой безработицей. Молодая демократия Веймара едва ли пережила бы такой вариант развития событий.

Последним фактором, подталкивавшим инфляцию вверх, стали репарации. Они не были, как тогда, очевидно, предполагало большинство немцев, первопричиной инфляции, но стали тяжелым бременем для государственного бюджета, сделав немыслимой «нормальную» мобилизацию денежных средств в, форме налогов. Согласно достоверным оценкам, рейху для выполнения своих обязательств по репарациям в годы инфляции требовалось 10 % национального дохода. Доля репараций в составе совокупных расходов рейха составляла, по подсчетам Карла-Людвига Хольтфрериха, в 1919 г. — 51,4 %, в 1920 г. она сократилась до 17,6 %, чтобы в 1921 г. снова вырасти до 32,7 %, а в 1922 г. — до 69 %. То обстоятельство, что размеры репараций не были установлены Версальским договором, оказалось для Германии фатальным: поскольку затяжная неопределенность в отношении масштаба репарационных обязательств лишила потенциальных частных заемщиков возможности реалистично оценивать кредитоспособность страны, Германия более не могла рассчитывать на получение долгосрочных иностранных займов. Если учитывать все имевшиеся факторы, воздействие нерешенной репарационной проблемы представляло собой в 1919–1923 гг. главную причину дестабилизации общественных финансов{133}.

Что касается социальных последствий инфляции, то им следует уделить еще большее внимание. Уже задолго до перехода к стадии гиперинфляции осенью 1922 г. некоторые следствия девальвации были налицо. Обесценивание денег сделало обладателей реальных ценностей[23] привилегированным слоем, в то же время разорив вкладчиков. Инфляция способствовала концентрации имущества в немногих руках и тем самым ослабила самостоятельные средние слои населения. Внутри группы служащих по найму она действовала нивелирующее: чиновник высокого ранга получал в последний довоенный год в семь раз больше, чем неквалифицированный рабочий, а 1 февраля 1922 г. — только в два раза. Причина того, что рабочие в среднем в меньшей степени пострадали от инфляции, чем чиновники, заключается, с одной стороны, в позиции рабочих профсоюзов, которые серьезно превосходили профсоюзы чиновников своей организационной силой. С другой стороны, относительное предпочтение, оказываемое рабочим, в особенности тем из них, кто меньше всего зарабатывал, было частью осознанной антикризисной политики: послевоенные правительства стремились нейтрализовать социальный взрывной потенциал, прежде чем государство и общество окажутся в опасности. По той же самой причине после 1918 г. сохранились некоторые элементы «военного социализма»: принудительное управление жилищным хозяйством и государственный контроль над ценами на продукты питания.

Но нет ничего ошибочнее, чем видеть в рабочем классе слой населения, получивший выгоды от инфляции. Большинство рабочих имели в послевоенные годы гораздо более низкий уровень реальных доходов, чем в 1913 г. Уменьшающаяся покупательная способность марки нарушила баланс между организованными рабочими и работодателями в пользу последних. Самое позднее начиная с лета 1921 г. профсоюзы и социал-демократия осознали, что социальный вред инфляции значительно превзошел ее преимущества, и санация финансов теперь возможна только путем «учета реальных ценностей». «Инфляционный консенсус» распался тогда, когда осознание факта социального вреда инфляции стало достоянием умов. Но пока обладатели реальных ценностей выигрывали от инфляции, требование санации не имело никаких шансов быть услышанным{134}.

Мировой экономический кризис 1919–1921 гг. являлся типичным послевоенным кризисом: он был обусловлен трудностями перехода от военной экономики к мирной. Война радикально изменила международные торговые потоки, равно как и центры тяжести отечественного производства и снабжения населения. Адаптация к новым условиям не могла осуществиться без кризисных потрясений. В Германии же кризис, который другие промышленные страны вынуждены были преодолевать сразу после завершения мировой войны, оказался «отложен» посредством инфляции, и эта отсрочка имела свою цену. В краткосрочной перспективе послевоенный инфляционный бум способствовал решению многих социальных проблем: прежде всего он содействовал тому, чтобы вернувшиеся с фронта солдаты быстро включились в производственный процесс. Повышение заработной платы способствовало