Современный румынский детектив - Штефан Мариан

— Как тебя зовут?

— Мальвина.

Я извлек из кармана пригоршню конфет. Она выбрала самую красивую, развернула обертку с одного конца и выдавила конфету, как косточку из фрукта, так, что она сама прыгнула в рот. Посмотрела на мою все еще протянутую руку, выбрала несколько конфеток и сложила их в подол платья. Я поднес гармошку к губам.

— А тебя как зовут?

Я протянул руку для знакомства.

— Крот Кротяну Великий, Царь Укроп. Она была в восторге.

— А почему ты такой некрасивый?

Да, глаз у нее — ватерпас, в наблюдательности не откажешь. Я объяснил, что работаю каскадером и что меня сбросила норовистая лошадь. История с лошадью окончательно обеспечила мне успех. Потом я спел еще раз и еще балладу о собачках. Когда появился ее отец и убедился, что дочь ведет себя прилично, он бросил на меня благодарный взгляд и опять исчез, довольный, что кто-то приглядывает за ребенком. Я помолился про себя, чтобы ему подольше не давали разговора.

Покачивая головой и причмокивая губами, я оценивающе рассматривал девочку. Опять протянул ей горсть конфет.

— Все-таки ты слишком маленькая! — вздохнул я.

— Ну и что, что маленькая? — Она уставилась на меня круглыми глазами.

— Если бы ты была побольше, могла бы играть в фильме. Она помрачнела и начала задумчиво жевать нижнюю губу.

— А как же играет Михаэла? — выдала она наконец мучившее ее недоумение,

— Михаэла умеет читать, — пояснил я.

Она оттопырила нижнюю губу и недоверчиво нахмурилась. Потом, опомнившись, подскочила:

— И я умею!

— Не может быть, ты совсем маленькая! — словно пораженный, выговорил я.

— А вот умею! Честное слово, взаправду умею! Минуту я размышлял, а потом вытащил свои листки.

— Сейчас увидим.

Мы начали вместе. Она читала довольно хорошо.

— Что такое" коралловый"?

Я объяснил. Мы несколько раз прочитали стихи вдвоем, пока она не выучила их почти наизусть. Конфета, которую она держала за щекой, усиливала шепелявость. Под конец ей удалось без ошибок прочитать все самой.

— Молодец! — похвалил я. — Меня ты убедила. Осталось еще уговорить режиссера, и тогда все в порядке. Хочешь?

Она кивнула головой и нетерпеливо спросила:

— Когда?

— Прямо сейчас. Я позвоню ему по телефону, а ты почитаешь для него, как читала мне. Ладно?

Мальвина колебалась.

— А он повелит, что я читаю?

— Да, ведь я ему скажу. По этому случаю он запишет тебя на магнитофон. Пошли!

— Пусть придет папа.

— Мы к нему и пойдем,

Я показал ей на телефонные кабины, вдоль которых, как разъяренный лев в клетке, метался ее отец. Она согласилась гораздо скорее, чем я предполагал. Ее отец спросил, чем мы заняты. Я с негодованием ответил, что играем и чтобы он занимался своими делами.

Прежде чем набрать номер милиции, я предупредил:

— Поздороваешься, а если он тебя спросит, кто ты такая, можешь не объяснять. Скажи только, что хочешь кое-что ему прочитать, и попроси записать это на магнитофон.

После того как милиция ответила положенным образом, я передал трубку девочке. Она все очень хорошо поняла и делала так, как мы договорились. Отчетливо выговаривая слова, будто перед сердитой учительницей, она сказала, что хочет кое-что прочитать и просит записать ее на магнитофон. Я сделал знак, что можно начинать, и она одним духом, без передышки отбарабанила текст, который знала почти наизусть:

Цветок вложил в свой лук надменный бог.

Он, как стрела, вонзился деве в грудь.

С тех пор, проснувшись ночью, плачет бог,

Рыдает горестно, вперяя взор во тьму.

С печатью на коралловых устах

Надменный юноша верхом на попугае

Умчался в чужедальние края.

И как хранят отравленные стрелы,

Хранит он те коварные цветы.

И гнусным гангстерам грозит, для них незримый:

"Гоните марки, иль навек уснете вы!"

Когда она закончила, я незаметно надавил на рычаг, прерывая связь, а потом взял из ее рук трубку и сделал вид, что разговариваю с тем, кому она читала мои апокрифы:

— Ну что скажешь, шеф? Понравилось? — И я замолчал, притворяясь, что слушаю предполагаемое мнение режиссера. Мальвина смотрела на меня снизу вверх огромными, как блюдца, глазами. — Неужели? — сказал я через некоторое время. — А я как-то не обратил внимания… Когда, через год? Не слишком ли долго, шеф?.. Хорошо! — угрюмо закончил я и положил трубку.

Я вывел девочку из кабины и повел назад, к скамейке,

— Эй! — она решила наконец напомнить, что ждет ответа. Я вздохнул и, качая головой, сказал:

— Ничего не поделаешь! У тебя совсем не получается "р". Он сказал, чтобы ты снова попытала счастья через год.

Глаза Мальвины наполнились слезами. Она молча показала, что у нее выпали молочные зубы. У меня на душе кошки скребли, и я протянул ей последние запасы сластей. Но она осталась равнодушной. Тогда я извлек ноту надежды из губной гармошки и протянул ей. В глазах девочки зажглась искорка интереса. Она смотрела на меня тем испытующим взглядом, который бывает только у детей и влюбленных женщин.

— Если хочешь, она твоя! — настойчиво уговаривал я.

Она протянула руку за коробочкой, в которой живут звуки, и на разный манер стала вдувать в нее свою великую печаль. Я ушел, не простившись, чтобы не давать адреса. У дверей обернулся и помахал ей рукой на прощание, но она не ответила. Я этого не заслуживал.

Оставив статью для Серены в цветочном магазине, я вошел в двери" Атене", словно конь в хорошо знакомое стойло. По дороге я приветствовал налево и направо все попадавшиеся на глаза рожи, надеясь на проницательность того, кто сказал, что самый лучший способ остаться незамеченным — это обратить на себя внимание.

Раскормленная гардеробщица, белобрысая и косоглазая, взяла у меня дубленку и улыбнулась непонятно кому, возможно вешалке. Я покровительственно похлопал ее по густо заштукатуренной отвисшей щечке.

Выбрав стол у окна, подальше от входа, я сел так, чтобы видеть всех, кто по делу или без дела сновал по залу. Через большое окно была видна заброшенная терраса, напоминавшая женщину, которая, поменяв множество любовников, на старости лет имела глупость влюбиться в молодого голодранца.

За отдельным столом в центре зала обедал в тесной компании романист, знаменитый только среди своих родственников и подхалимствующих нахлебников. Он и сам состоял на содержании семейства легковерных меценатов, еще не потерявших надежды на эпические успехи перезрелого эпигона, скрепившего классовое единство общества браком с малограмотной, зато набитой деньгами парикмахершей, которая очень гордилась своим отчаянным прыжком в ранее запретные, но манящие воды той экологической ниши, где обитало неведомое племя — интеллигенция.

Хотя уже несколько лет ноги моей здесь не было, ничего особенно не изменилось. Все та же клика, что и в прежние годы, на первое блюдо предпочитавшая монолог безвременно состарившегося героя. Истинный эклектизм!

В услужливом отдалении от группы литераторов окаменел примазавшийся к рангу богов официант. Немного погодя мне удалось поймать его взгляд. Он с трудом покинул мнимый Парнас и, приблизившись ко мне, принял позу фальшивой приветливости.

— Здравия желаю! Давненько вы у нас не бывали, — протирая стакан, заметил он.

— Болел.

— А что у вас было? — поинтересовался этот ипохондрик, искушаемый желанием убедиться, что тело и дух иногда изменяют и другим людям.

— О, это ужасно! Я стал совершенно безвольным… Хорошо еще, что выкрутился!

— А чем вы лечились?

— Многими средствами, в том числе акупунктурой большими иглами… И все это лишь для того, чтобы приумножить свою щедрость. Будь добр, принеси меню! — постарался я его пришпорить.

Он закатил глаза, якобы благодаря всевышнего за мое исцеление, и удалился, моля его, чтобы я не заболел повторно или, того хуже, не заразил остальных клиентов.

В его отсутствие я погрузился в размышления. Меня мучило любопытство, какова будет реакция на мое послание, так как я был уверен, что они поняли его как надо. Детали, с помощью которых" доброжелатель" дает понять, что убийца Рафаэлы Манафу выехал за пределы страны, наверняка заставили милицейских начальников смеяться в усы. Расхлябанный стиль моих виршей не оставлял сомнений в их авторстве. Они прекрасно поймут, что я никуда не уезжал, что нахожусь поблизости, изображая вольного зубра на пастбище и пытаясь сделать обманный выпад в присущей мне нелепой манере. Они выйдут на охоту и будут ловить, как благородную дичь, только меня, а не настоящего Камадеву!. Но я более чем уверен, что этот тип непременно совершит какую-нибудь роковую ошибку, благодаря которой попадет, вместе с проклятыми марками, в мои широко раскрытые объятия. Меня ничуть не волнует, что они вышли на меня. Я знаю, как избавиться от их приставаний, не такой я простак, чтобы дать арестовать себя прежде, чем развяжу этот узел.