Современный румынский детектив - Штефан Мариан

Конечно, если бы у него появилась свобода движения, он переломал бы мне кости. Однако он не мог ничего со мной сделать, понимая, что при такой расстановке сил я способен на большие глупости. Левая рука у меня была свободна, но правая начинала неметь. Хотя обе руки лежали на руле, вел я машину в основном левой, помогая себе коленями. Несколько сантиметров цепочки мешали нам обоим. При каждом резком движении — а он время от времени дергался — закраины наручников впивались мне в запястье. Ему-то что за печаль, даже если наручники покорежатся.

Он устроился поудобнее, надвинул на глаза шляпу и пробормотал:

— Послушай, не забудь меня разбудить, когда прибудем на место.

— Уез! — рявкнул я, удивляясь замашкам голливудского ковбоя, которыми он щеголял.

Я бы с удовольствием покурил, но не было возможности. Тогда я включил радио. Какой-то макаронник заливался на средних волнах. Очередность: прости меня, поцелуй меня и прощай, потому что я тебя люблю, — была по меньшей мере смешна, хотя и отражала мужскую логику. Браво, макаронник!

Я ехал на пределе дозволенной скорости и все же, решив наплевать на запреты, нажал на акселератор до упора. Легкая вибрация мотора и упругая податливость педали напомнили вдруг, как в детстве мне ставили клизму.

— Послушай, парень, как ты до меня добрался? — спросил я. Никакого ответа. Он висел, как стираные джинсы на веревке. — Эй ты, соль земли!..

— Молчать! — прорычал он.

Однако я вовсе не собирался молчать. Мне было необходимо с ним поговорить, и, кроме того, во мне проснулся спортивный интерес. Поэтому я опять спросил:

— С каких это пор у защитников нашего передового общества вошло в моду публично демонстрировать свои симпатии дамам, оказывающим платные услуги?

Он шевельнулся. Кажется, я кольнул в нужное место. Тем не менее ничего не ответил. Впечатление было такое, что он витал в облаках. Это его право! Все мы мечтаем. И богатые, и бедные, и правые, и виноватые… Главное, чтобы каждый знал длину своего носа, или, как сейчас говорят, необходимый оптимум.

Я выключил радио: оно отвлекало внимание.

— Ты не чувствуешь потребности побеседовать, не так ли?

Щелчком он поднял поля шляпы и бросил на меня презрительно — холодный взгляд.

— Эта особа была иностранка, — все же соизволил проговорить он.

Я присвистнул от восторга,

— Почему иностранка?

Он молчал. Ишь ты, открыл три раза рот — и готов, утомился! Я снова взялся за него, тема мне нравилась, но он выпрямился, насколько позволяла цепь, и флегматично щелкнул челюстями:

— Заткни глотку! Ты действуешь мне на нервы.

— Я насадил на булавку маленького червячка, и мне интересно знать, в чем меня обвиняют.

— Заткнись!

Я вышел из терпения и дернул за цепь.

— Слушай, легавый, ты тоже действуешь мне на нервы! Зря суетишься, все равно не сможешь вонзить в меня свои вонючие зубы!

Он молча выслушал мое выступление. Порывшись единственной свободной рукой в карманах меховой куртки, он вытащил и закурил сигарету. Довольно долго он не произносил ни слова, казалось, забыв о моем существовании, поэтому я удивился, когда вдруг услышал:

— Думаю, что я шлепнул бы тебя с огромным у довольствием! Ну и хлыщ! Наглый, самоуверенный, да еще в ковбойской шляпе. Настоящее пугало!

В перламутровых огнях аэропорта" Отопень" я уголком глаза увидел потрясающий тесак, засунутый за голенище его левого сапога.

— Что ты им делаешь, — спросил я, — срезаешь гребешки у индюков?

Он не понял, о чем речь, и я показал рукой.

— Не приставай, — пробормотал он. Все-таки он был нестерпимо самоуверен.

— Так какие законы, ты говоришь, я нарушил? — Все.

— Законы — как дорожные знаки на шоссе, — усмехнулся я. — Как" зебры", по которым нас заставляют переходить улицу. Ступил в другом месте — готово, погорел. А ты никогда не думал, сколько невинных людей погибли, шагая именно по этим" зебрам"?

— Найди-ка местечко, где мы сможем обсудить наши дела, — и точка! Закончим раз и навсегда!

— Что ты обо мне знаешь, легавый?

— Что тебе нравится грязь и что ты достаточно в ней побарахтался.

Я выбрал очень укромное место — на берегу Снагова. Нам было довольно света луны. Распахнув дверцу, я выволок его из машины, разъяренный, как бешеная собака. Мы стояли, вытянув руки, и каждый тянул к себе свой конец цепи. Наверное, если бы моя рука попала в пасть крокодила, и то не было бы так больно. Я придвинулся и уперся рукой ему в грудь. Мы смотрели глаза в глаза.

— По причинам, объяснять которые не имеет смысла, — сказал я, — у меня нет никакого желания следовать за тобой туда, куда ты собрался меня отвести. Посему я намерен сопротивляться задержанию.

Он молчал. Я подтолкнул его,

— Давай! — потребовал он.

— Не полагайся на милость слепой судьбы. Используемый с дурными намерениями, кинжал может затупиться! — (Он тоже разозлился: от напряжения его мышцы дрожали.) — Это Шекспир, но откуда тебе знать такие вещи, поножовщик!..

Он пристально посмотрел на меня, улыбнулся, а потом совершенно неожиданно вытащил из-за голенища нож с длинным тяжелым лезвием, пригодным даже для плуга, с сожалением взвесил его на ладони и решительно метнул в ствол дерева. Нож уверенно вонзился в кору молодого вяза, который качнулся, а потом еще долго колыхался, гудя, как рассерженный слепень.

Не успел я отвести глаз от ножа, он двинул мне коленкой ниже пояса. От боли я согнулся, но страшной силы удар другим коленом — прямо в лицо — заставил меня выпрямиться. Счастье, что я не вытащил из ноздрей марлевые тампоны, смягчившие мощь удара, иначе вместо носа у меня остался бы цветущий пион.

Я бросился на колени и блокировал ему ноги. Он упал навзничь. Молотя кулаками, прямым ударом левой я въехал ему в подбородок и вывихнул челюсть. Пусть теперь пожалеет, что у него уже выпали молочные зубы! Когда он выплюнет те, что выбил я, их смогут заменить лишь протезы. Пока я собирался вправить ему челюсть, он, оказавшись проворнее, с размаху стукнул меня ребром ладони по горлу. Я сглатывал, стараясь не проглотить собственный язык, а он бросил меня через плечо, и при падении я снова повредил сломанное ребро, о котором почти забыл.

Сцепившись, мы катались по земле, нанося бесчисленные удары и стараясь схватить друг друга за глотку, Я заметил, что он тоже левша. Однако мы были не на равных: моя правая рука была иммобилизована наручником, а левая — раной в плече, которая открылась после первых же тумаков. Силы мои убывали на глазах.

Он кидался на меня, как молодой волк, жаждущий первенства в стае. Удар, который я получил в ухо, был только прелюдией. Мое несчастное ухо превратилось в сморщенный капустный лист, в нем начало громко звенеть. Апперкот в подбородок отшвырнул меня назад, и если бы у меня за спиной не оказалось дерева, то я непременно упал бы. Он принялся дробить меня с ученической скрупулезностью. Апперкот в солнечное сплетение, толчок в плечо, удар в лицо. И опять в той же очередности… При каждом ударе он крякал, как будто рубил дрова.

Я почти совсем раскис, однако гордость не позволяла мне сдаваться. Если бы не сломанное ребро и не рана в плече, я даже смог бы его побороть. Уже готовый покориться своей участи, я нечаянно задел рукой за что-то холодное. Это был его тесак. Кувыркаясь в поединке, мы незаметно для себя приблизились к вязу, в который он воткнулся. Я замер, как парализованный, обдумывая появившуюся возможность. Видимо, и он заметил внезапную перемену во мне, потому что, как бы натолкнувшись на невидимую преграду, задержал в полете свой кулак и насторожился, вглядываясь в дерево.

От моего удара его череп хряснул, как арбуз, хлопнувшийся о мостовую. Я тут же горько раскаялся, мне вовсе не хотелось этого. Меня самого такой удар оглушил бы, может, лишил бы на время сознания, но его молодые кости не выдержали.

Я подхватил его, но он оказался ужасно тяжелым, и я опустил его на грязный, истоптанный снег и сам повалился рядом, уставившись в высокое небо, где уже мерцали первые звездочки, Я тяжело дышал, как борзая после изнурительной гонки. Легавый, валявшийся около меня, казался мертвым.

Вокруг царила глубокая тишина. Лунный свет высекал серебристые искорки из тонкой корочки льда, затянувшего озеро.

Я перебрал в уме детали последнего эпизода драки. Особенно врезался в память тот момент, когда голова моего противника откинулась назад, как будто у него сломана шея, колени подогнулись, а свободная рука судорожным движением оттолкнула воздух. Если этот начинающий джентльмен окажется столь неблагоразумным, что умрет, моя жизнь превратится в цепь бесконечных мучений!

Если бы мне сказали, что она еще существует, я бы вернулся на убогую улочку моего детства, отыскал бы среда канав калитку своего двора. Я бы вошел в дом, сменил ставшую тесной одежду и снова, но уже другим человеком, вышел на улицу. Сколько раз я пытался именно так и сделать! И каждый раз меня прогоняли бывшие соседи, швыряя в меня, как в бродячую собаку, булыжниками.