Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы - Эдвард Гамильтон Уолдо

sapiens, но мы слишком молоды и не очень опытны. Мы – всего четвертое поколение Ледома…

– Неужели? – удивился Назив. – А я думал… То есть я не знал…

– Знают об этом совсем немногие. Другим это вообще неинтересно. Мы устроены таким образом, что озабочены прежде всего будущим, а не прошлым. Но, поскольку от этого зависит то, как нам поступить с Кесбу и Саутин, я кратко расскажу вам, как возник Ледом.

– Хорошо, что кратко – мы так мало знаем!

Миелвис выждал мгновение и начал:

– Жил некий homo sapiens. Великий, хотя я и не знаю, считался ли он таковым среди своих современников. Вероятно, считался. Я думаю, по профессии он был либо физиолог, либо хирург, но по сути он был чем-то гораздо большим. Он сильно недолюбливал человечество, но не за то зло, которое люди творили, а, скорее за то, что они в самих себе уничтожали доброе начало, заложенное природой. И пришло ему в голову, что человечество, которое за несколько тысяч лет превратилось в раба своих страстей, неизбежно уничтожит себя, если не будет создана культура, в которой будут упразднены все различия, что разделяют людей, а общество станет хранить верность одной лишь человечности.

Миелвис помедлил мгновение и продолжил:

– Долгие годы он работал в одиночестве, но в конце концов, как мне известно, к нему присоединились несколько единомышленников. Имена их неизвестны. Homo sapiens считают – память есть форма почитания предков. Наши же предки предписали нам ничего не наследовать у древнего человечества. Зато они создали нас, определили способ нашего существования, дали нам нашу религию и церебростиль, первичные знания об А-поле, а также помогли первому поколению встать на ноги.

– Тогда кто-нибудь из нас должен знать кого-то из наших создателей, – неожиданно сказал Назив.

– Наверное, – пожал плечами Миелвис. – Но что с того? Эти люди одевались, жили и говорили как ледомцы. Один за другим они либо умерли, либо исчезли. И мы не обращали на них особого внимания. Ребенок принимает то, что видит вокруг себя, как должное. Мы, все четверо, являемся учителями нашего народа. Учителями были и они. И все, о чем они нас просили, так это – сохранить в человеке человечность. Сохранить не искусства, не музыку, не литературу, не архитектуру и все такое прочее. Нет! Сохранить, сберечь человечность как суть человечества.

Миелвис на секунду замолчал, после чего сказал:

– Нас нельзя назвать видом. Скорее мы – биологический «конструкт». Если оставить в стороне эмоции, то нас можно назвать машиной, функция которой – поддерживать человечность в живом и естественном состоянии, пока по другую сторону нашего «неба» она подвергается уничтожению. А потом, когда homo sapiens уничтожит ее окончательно…

– Вернуть им ее обратно?

– Именно, – кивнул Миелвис. – И об этом мы не сказали Чарли Джонсу, не сказали намеренно, поскольку ни один homo sapiens не сможет этому поверить. Никогда в истории человечества некая наделенная властью и возможностями группа не имела в себе сил отречься от своего положения, уйти в тень – разве что под давлением обстоятельств.

Собравшиеся, не отрываясь, внимали речам Миелвиса, он же продолжал:

– Мы есть то, кем создали нас наши предки. Наша задача – уберечь от гибели нашу связь с Землей, а главное – сохранить те две дороги, что ведут человека к его внутренней сущности, к его самости – религию и любовь. Мы обязаны изучать человечность – так, как ее не изучал никто. И время от времени должны встречаться с одним из homo sapiens, чтобы понять, способно ли человечество жить, любить и молиться, не опираясь на костыль имплантированной бисексуальности. Когда это произойдет – пусть даже на это уйдет десять тысяч или пятьдесят тысяч лет, – Ледом исчезнет. Мы – не Утопия! Утопия есть нечто завершенное в своем развитии, законченное. Мы же представляем собой принципиально переходное состояние; мы – хранители, мы, если угодно, – мост из прошлого в будущее.

Слушающие переглянулись, согласно закивав головами.

– То, что произошло с Чарли Джонсом, – продолжал между тем Миелвис, – дало нам возможность увидеть, как отнеслись бы к Ледому homo sapiens. Все вы видели, что произошло. Но появление Саутин дает нам еще один шанс проверить, сможет ли homo sapiens достичь истинной зрелости…

– Миелвис! – перебил говорящего Назив, – ты хочешь сказать, что мы используем ее для того, чтобы создать нового…

– Нет, – покачал головой Миелвис. – О новом homo sapiens речь не идет. Это будет тот же человек, но способный любить, а не ненавидеть. Как и всякое юное создание, которым руководят и которое воспитывают.

Гросид и Назив улыбнулись друг другу.

– Это наша специальность, – сказал Гросид.

– Нет, – покачал головой Миелвис. – Это будут Филос и Фраур. Пусть они живут вместе – они это заслужили. Их жилищем будет граница Ледома и внешнего мира, то место, к которому они привыкли. Пусть молодые homo sapiens знают только их, но пусть они помнят и нас, а их дети и дети их детей создадут о нас мифы и легенды… Мы же станем наблюдать за ними, возможно, помогать незаметным для них способом. Если же им не удастся выполнить свою миссию, они умрут… Но мы не уйдем с нашего пути, и однажды – я в это верю – человечность в человеке восторжествует, и Ледом исчезнет, исполнив свое великое предназначение.

Филос и Фраур вышли из дома, чтобы несколько минут подышать холодным горным воздухом и полюбоваться яркими звездами на ночном небосклоне. Кесбу и Саутин покинули их около часа назад, после семейного ужина, и отправились в свой деревянный дом на краю поросшего лесом плато.

– Фраур!

– Что такое?

– Наша молодежь…

– Я знаю, – кивнул головой Фраур. – Сразу не определишь, но что-то у них не так.

– Может быть, это следствия беременности?

– Может быть…

Вдруг из темноты раздался голос:

– Филос!

– Кесбу? В чем дело? Что-то случилось?

Тот медленно вышел из темноты, голова его была опущена.

– Я хотел, – начал он, – я хотел…

– Слушаю тебя, мой мальчик!

– Филос! Сау… она несчастлива.

– Что у вас произошло?

– Я…

Кесбу поднял голову, и в свете звезд Филос и Фраур увидели слезы на его лице.

– Сау – такая хорошая, а я… Все это время мне кажется, что я люблю какую-то Лору, и ничего не могу с собой поделать.

Филос обнял Кесбу за плечи и рассмеялся. Смеялся он так мягко, тоном столь сочувственным, что смех его был подобен нежному поглаживанию.

– Вот как? – сказал он. – Так это не твоя Лора, Кесбу. Это Лора Чарли. А Чарли мертв.

А Фраур сказал:

– Что такое любовь, запомни, Кесбу, а Лору забудь.

– Но он ее так любил!

– Фраур прав, – сказал Филос. – Он ее любил. Его любовь – это подарок тебе. Эта любовь – нечто большее, чем сам Чарли. Чарли умер, а его любовь жива. Теперь она принадлежит тебе. Отдай же ее Саутин.

Неожиданно небо над ними посветлело и стало серебристым; звезды исчезли. Плато и лежащие вокруг горы под ледомским небом выглядели очень непривычно.

– Начинается! – пробормотал Филос