Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер

беспокойства среди населения. С тех пор как император Нерон вновь взял власть в свои руки, имели место некоторые эксцессы. Противников императора истязали, убивали, расхищали их имущество. Пусть прошлое остается прошлым, но в будущем не следует по произволу расправляться с врагами императора, их надо предавать суду. Нерон всегда был милостив и справедлив, он останется таким и впредь.

Последние слова Варрона относились, очевидно, главным образом к Кнопсу. В упоении первыми победами Кнопс люто разделался с личными врагами и конкурентами – одних подверг пыткам, других казнил и у очень многих конфисковал имущество. Как человек неглупый, он и сам понимал, что слишком далеко зашел, и решил впредь действовать умеренней. Но он не желал, чтобы умеренность эту ему диктовал Варрон, и ответил сенатору довольно резко. Сперва он пустился в принципиальные рассуждения о власти, ее захвате и утверждении. Вернейшее средство удержать власть – это натравить благонамеренную часть населения на злонамеренные элементы. Сторонников императора следует поддерживать всеми средствами, а врагов – беспощадно истреблять.

– Да, – заявил он, – я раздавил много врагов и горжусь этим, несмотря на возражения сиятельного сенатора Варрона. В случае надобности я бы и впредь не отказывался от террора. Показывая народу императорскую власть во всем ее могуществе, мы отвлекаем народ от тех низменных хозяйственных интересов, о которых упоминал сиятельный сенатор.

На лице царя Филиппа появилась гримаса страдания, точно слова Кнопса причиняли ему физическую боль. Он сказал:

– Здесь, на Востоке, у императора мало недругов, и они так слабы, что нет надобности запугивать их террором. Мне кажется, что лучшим способом укрепить власть императора Нерона в этой части света будет дальнейшее развитие и распространение его идеи, идеи слияния Востока и Запада.

Говоря, царь Филипп ни разу не взглянул на Кнопса. Высоко подняв брови, он смотрел в пространство с невероятной надменностью.

Требоний, которого очень обидели слова Варрона о необходимости держаться новой линии в военной политике, взглянул на царя Филиппа наглыми, почти лишенными ресниц глазами.

– Я присоединяюсь к мнению государственного секретаря, – проквакал он. – Я считаю, что выжидать – это далеко не лучший способ укрепления императорской власти. Власть – значит наступление. Власть – это значит брать города, убивать, грабить. Фасции – пук прутьев и секира – вот что такое власть. Ворваться в римскую Сирию, захватить Антиохию. Если мы не будем медлить, если двинемся вперед, если завтра же начнем поход – тогда, может быть, нам это и удастся. И вы увидите, милостивые государи, как быстро добрый старый царь Артабан забудет свои колебания и окажет нам поддержку.

Он говорил тем голосом, который – это показал опыт – производил впечатление на его солдат. Бляхи и цепочки на нем звенели, лицо излучало силу и самоуверенность. Физиономия и поза Кнопса выражали восторженное одобрение, даже Нерон слушал Требония с явным удовольствием. Но эти элегантные господа – Варрон и царь Филипп – сидели с совершенно безучастным видом, Варрон рылся в бумагах, Филипп разглядывал свои длинные пальцы. Наступило тягостное молчание.

Нерон понял, что должен вмешаться. Самая суть дела его мало занимала. Вся эта правительственная суета не интересовала его, ему важно было только представительствовать. Верный инстинкт подсказал ему, как в данном случае следует поступить. Он должен был сказать что-нибудь значительное, не становясь, однако, ни на ту ни на другую сторону. И вот, невзирая на присутствие Варрона, он медленно поднес к глазу смарагд и оглядел всех четырех своих советников одного за другим.

– Вы все правы, дорогие и верные друзья, – разрешил он наконец тягостную паузу и процитировал Еврипида: – «Вовремя проявить силу и вовремя – справедливость, – вот в чем достоинство властителя…»

Правда, еще не кончив цитаты, он уже пожалел о том, что именно эти строки пришли ему на память, – в них четыре раза встречалась «тэта». Но зато слова эти служили хорошим отправным пунктом для дальнейшей его речи.

– Вы, мой Требоний, – продолжал Нерон, – и вы, мой Кнопс, в нужную минуту проявили силу. Если же сенатор Варрон и царь Филипп, со своей стороны, утверждают, что теперь своевременно будет проявить милосердие и справедливость, то и они правы. Я благодарю вас всех.

Так, вероятно, поступил бы и подлинный Нерон. Тот, однажды высказавшись за ту или иную линию в политике, предоставлял своим советникам управляться самим и довольствовался тем, что натравливал их друг на друга и не давал затухнуть их вражде. У него всегда все были правы. Так же точно поступал теперь и Теренций, причем делал это с импонирующей естественностью.

Варрон, поддерживаемый царем Филиппом, детально изложил свой план дальнейших действий. Император, советовал он, пусть пока останется гостем царя Филиппа в своей теперешней резиденции – Самосате. Требоний ни под каким видом не должен поддаваться соблазну похода против римской Сирии – его задача состоит в организации армии и удержании нынешних границ. Он же, Варрон, находясь в Эдессе, постарается возможно скорее довести до конца переговоры с Артабаном. Кнопсу он предлагает, в контакте с ним и с верховным жрецом Шарбилем, взять на себя управление финансами.

Кнопс и Требоний с досадой увидели неприкрытое стремление благородных господ оттеснить их. Нерон придал лицу обычное, скучающее, выражение; он, видимо, не все слышал, что говорилось.

– Очень хорошо, мой Варрон. Великолепно. Прикажите прислать мне бумаги на подпись. На нашем сегодняшнем заседании, – сказал он в заключение, – мы сильно продвинулись вперед. Мы выработали генеральную линию. – Он оживился. – Никогда не теряйте, дорогие и преданные друзья, этой линии из виду. Мы постараемся, поскольку возможно будет, проявлять одновременно и силу и справедливость. Если же это не удастся, будем проявлять попеременно то справедливость, то силу. Я надеюсь, что не возникнет разногласий, в какой момент нужно будет проявить одно или другое. Если, однако, они возникнут, то боги помогут мне решить, что в тот или другой момент является правильным.

С этими словами он отпустил своих советников. Всех четырех смутило и встревожило искусство, с которым этот Нерон признал всех и правыми и неправыми.