Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер

Популярный капитан провел несколько неприятных дней. Появление Фронтона в Самосате было совершенно некстати. Что нужно было здесь этому изнеженному жеребцу? Он, Требоний, своими руками сотворил императора Нерона, а теперь этот Фронтон, – потому только, что он по рождению принадлежит ко второму привилегированному сословию и носит чин полковника, – выхватит у него из-под носа жирный кусок? За эти несколько дней ожидание перемен и новых бурных событий сделало сухую гарнизонную службу окончательно невыносимой для Требония. В нем вновь проснулась юношеская необузданная жажда больших, опасных приключений. Он мечтал пронести орлов Нерона далеко на Восток, а может быть, и на Запад, если прикажет Нерон, этот Александр навыворот. Но в чине младшего офицера он в это дело не полезет, он хочет, чтобы его поставили на подобающую высоту, хочет быть первым, вождем. И он знает, что все это не бред, что единственный соперник, который может быть опасен, – это Фронтон. Правда, его несколько успокоил визит Фронтона: тот, видимо, считал себя офицером Тита, и только. Но это может быть уловкой. Ведь Требоний тоже еще не высказался ясно. Как только Фронтон ушел от него, он на минуту подумал – сейчас же открыто перейти на сторону Нерона и без дальних проволочек взять да арестовать этого белоручку, этого полковника, как врага императора, как лазутчика, подосланного узурпатором Титом. Но в следующую минуту снова побеждает дисциплина, невольная почтительность капитана к образованному, уверенному в своем праве на власть начальнику; Требоний не отваживается действовать против Фронтона так грубо и прямолинейно.

То, что Нерон приказал вызвать к себе Требония первым, польстило, после пережитых сомнений и тревог, его самолюбию. Он понял: ему готовы предоставить то, на что он вправе претендовать. На смену неуверенности мгновенно пришли высокомерие и наглость. Прекрасно, он готов поладить с человеком из Эдессы. Но он знает себе цену и даст понять этому Нерону, что он, знаменитый капитан Требоний, – великий воин, а тот, несмотря на весь свой пурпур, всего лишь раб Теренций.

Он явился во всем блеске своих многочисленных наград, шумный и великолепный. Нерон сидел в кресле, когда Требоний со звоном и бряцанием вошел в покой. Кресло было самое обыкновенное, а Нерон, несмотря на очень широкую пурпурную кайму – знак высшей власти, – одет был с подчеркнутой скромностью, и все-таки это был он – спокойный, надменный, слегка скучающий, и произвел он на вошедшего с такой помпой Требония весьма величественное впечатление. Хотя кресло было ничем не примечательное, но он не сидел в нем, он восседал, словно на троне, и Требоний был глубоко поражен видом и осанкой этого человека. Императорские почести, которые воздал ему Требоний, не были пустым жестом. Выросший в казарме и в лагерях, капитан был поражен уверенностью, с какой носил сидящий в кресле человек атрибуты власти, – и, солдат до мозга костей, он автоматически повиновался этой власти. При всем том он, конечно, сознавал, что человек этот не подлинный Нерон, но как раз то, что он им не был и все же так величаво сидел в этом кресле, импонировало ему. Восседавший, словно на троне, человек вызывал в нем солдатскую готовность повиноваться, восхищение и какое-то чувство воровского сговора, сообщничества, добровольного подчинения разбойника своему главарю.

Восседавший на троне тотчас же учуял, что явился истинный друг и почитатель. Горшечник Теренций, будучи маленьким человеком, всегда тянулся к вышестоящим, но свободно чувствовал себя только с равными. И он мгновенно почувствовал к капитану Требонию симпатию, влечение ничтожества к ничтожеству. Этот Нерон, этот император, которого чернь всюду встречала ликованием, ощутил что-то родственное в любимце армии, в популярном капитане Требонии. Он был благодарен Варрону за то, что тот остановил выбор именно на этом человеке, предназначив его на пост главнокомандующего.

Требоний решил было держать себя с Теренцием запанибрата, дать ему понять, что, соглашаясь поддержать его, он оказывает ему благодеяние. Но человек, сидевший напротив него и время от времени свысока и со скучающим видом взглядывавший на него сквозь свой смарагд, – человек этот не был горшечник Теренций. И когда этот человек объявил ему, что производит его в генералы и вручает ему высшее командование над своими войсками, Требоний почувствовал себя вознесенным на такую высоту, так незаслуженно облагодетельствованным, точно подлинный Нерон, во всемогуществе своей власти, вверяет ему свои легионы. Глубокой, блаженной преданностью наполняло его сознание, что он призван завоевать для этого человека власть и положить эту власть к его ногам. Фигура властелина, сидевшего в кресле и свысока, с немного скучающим видом оглядывавшего его сквозь смарагд, так незабываемо запечатлелась в душе Требония, как самые яркие образы и переживания его юности.

Минуты, когда он приводил своих солдат к присяге этому Нерону и отдал приказ заменить изображения Тита на знаменах и под орлами изображениями Нерона, стали самыми возвышенными в его жизни. Хотя ему как верховному командующему не было в том нужды, но он дал обет богам: не щадя жизни первым взобраться на стену первого города, который он будет брать, и водрузить боевое знамя с изображением Нерона, снискав себе за это награду – Стенной венец.

13

Большая политика

Стража у входа в Библиотечный зал, служивший Нерону залом совещаний, торжественно взяла на караул и пропустила Кнопса. Кнопс, бывший раб, ныне – государственный секретарь, увидел, к своему огорчению, что он явился первым. Это проклятое усердие въелось ему в плоть и кровь со времен его рабства. Остальные – знатные господа – не торопились.

Юркий, подвижной, он не мог усидеть на месте. Он стал осматривать шкафы, где хранились книги и свитки, ощупывал ценное дерево, металл статуй. Машинально оценивал и то и другое. Досада постепенно улетучивалась. Он чувствовал себя здесь, во дворце Филиппа, как дома. Разве у него нет всех оснований быть довольным?

О, он высоко взлетел, раб Кнопс. Он расточал самому себе похвалы за то, что так упорно верил в возвышение Теренция и не уходил от хозяина. Он и впредь его не покинет. Он искренне любит своего Нерона, хотя бы уже за то, что Нерон дал ему возможность развернуться. И еще: он считает Теренция глупым,