Столыпин. На пути к великой России - Дмитрий Струков

Как-то раз правый депутат Государственной думы в разговоре с государем рассказал ему о странной близости, установившейся между ним и одним из представителей враждебной правительству думской фракции. Государь ответил: «Ничего странного в этом случае не вижу. Все произошло у вас вполне нормально и естественно. Встретились два порядочных человека и сумели освободиться от партийных перегородок. Эти перегородки всегда чрезвычайно искажают простые, искренние человеческие взаимоотношения. В результате оба оценили друг друга, и, наверное, оба выиграли от своего общения не только как вообще хорошие люди, но и как политические деятели». Интересно, что на следующий день правый депутат рассказал об этом трудовику, который дико посмотрел на него и отошел, но через день, волнуясь, сказал: «Вы вчера всю душу мне перевернули. Я всю ночь проплакал; какую хорошую и глубокую мысль высказал Государь. Как жалко, что мы, левые, так мало знаем. Как жалко, что мы имеем такие превратные сведения»[497].

Накануне роспуска II Государственной думы в ночь со 2 на 3 июня 1907 г. Столыпин пригласил кадетскую оппозицию на неофициальную встречу. В последний раз он попытался уговорить влиятельную думскую фракцию выполнить требования правительства – удалить из своей среды экстремистскую фракцию социал-демократов: «Освободите Думу от них, и вы увидите, как хорошо мы будем с вами работать. Препятствий к установлению правового порядка в России я никаких ставить не буду. Вы увидите, как все тогда пойдет хорошо. Почему же вы этого не хотите?» По воспоминаниям В.А. Маклакова, присутствовавшего на этих переговорах, «такого ответа мы не ожидали, но и принять не могли»[498]. Тогда Столыпин поставил окончательную точку в разговоре: не правительство распускает Думу, а вы, господа, это делаете своим преступным бездействием! Теперь решение о роспуске Думы премьер принял с чистой совестью. Кабинет министров Столыпина в общественном мнении одержал нравственную победу. Можно сказать, что правительство своим спокойным и конструктивным настроем перетерпело вторую Думу, не обращая внимания на разразившийся в левой прессе визг и лай.

«Дело в том, – писал Николай II матери в марте 1907 г., – что всякое слово, сказанное там (в Думе. – Д.С. ), появляется на другой день во всех газетах, которые народ жадно читает. Во многих местах уже настроение делается менее спокойным, опять заговорили о земле и ждут, что скажет Дума по этому вопросу. Отовсюду мне посылают телеграммы и адреса с просьбою распустить ее. Но еще рано, нужно дать ей договориться до глупости или до гадости и тогда – хлопнуть»[499]. На таких же позициях стоял и П.А. Столыпин, утверждая, что надо дать II Думе сгнить на своем корню[500].

Ни государь, ни его верный премьер не собирались играть по правилам оппозиции. Уступки ей носили частный характер и не давали поводов к дальнейшему сокращению объема самодержавной власти. Ни о каком ответственном перед Думой правительстве не могло быть и речи, в противном случае произошло бы попрание основных законов империи, а вместе с ними и религиозных основ государственного порядка. Впрочем, Николай II и мысли не допускал передать вертикаль власти в руки безотчетных ему лиц. «Они напортят, – говорил он, – а Мне потом отвечать». Николай не был властолюбивым человеком, но в отказе от самодержавия он предвидел неизбежность прихода новой смуты. Еще летом 1898 г. в беседе с московским губернским представителем дворянства князем П.Н. Трубецким император признавался, что был бы готов поделиться с народом властью, но сделать этого не может: ограничение царской власти было бы понято как насилие интеллигенции над царем, и тогда народ стер бы с лица земли верхние слои общества[501].

Аналогичного мнения придерживался и П.А. Столыпин. «Если бы нашелся безумец, – говорил Столыпин в 1910 г., – который сейчас одним взмахом пера осуществил бы неограниченные политические свободы в России, – завтра в Петербурге заседал бы совет рабочих депутатов, который через полгода вверг бы Россию в геенну огненную»[502].

Однако крен государственного корабля с 17 октября 1905 г. в сторону парламентаризма продолжался почти полтора года. К лету 1907 г. ситуация обострилась настолько, что дальнейшее промедление могло привести к полной потере авторитета власти. Следующий шаг в этом гибельном направлении – полный распад страны. Вспомним слова Столыпина: «В России опаснее всего проявление слабости»[503]. Необходимо было немедленно повернуть корабль на нужный курс, и 3 июня 1907 г. Столыпин по распоряжению царя досрочно распускает II Государственную думу и публикует новый избирательный закон. Избирательное право народа было ограничено, но законодательные функции Думы оставались неприкосновенными. Это событие вошло в историю под названием «третьеиюньский переворот». В правовом отношении здесь не все было гладко: царь не мог без одобрения Думы менять избирательный закон страны. Но, с другой стороны, в России еще сохранялся самодержавный строй и социум жил прежними идеалами и понятиями. То, что вызвало возмущение у небольшой горстки либералов, было спокойно воспринято подавляющей массой народа, для которой Бог всегда оставался выше человека, а царь, как Помазанник Божий, – выше человеческого закона.

Однако данное событие нельзя рассматривать исключительно в политико-правовом аспекте. В сознании государя и Столыпина это был прежде всего религиозный и нравственный акт, акт, рожденный не в кабинетных разговорах, а в молитвенном стоянии перед Богом.

Принципиальный противник Столыпины государственный контролер П.Х. Шванебах вспоминает необычное поведение премьера накануне роспуска II Государственной думы. «Когда наступит момент роспуска, – говорил Столыпин Шванебаху, – это уже дело лично мое, моего внутреннего сознания». Слова премьера вызвали недоумение государственного контролера. «В беседе со мной, – писал Шванебах, – Столыпин произвел на меня впечатление странное. Он, конечно, принадлежит к породе политических мистиков, верующих в наитие»[504].

Шванебах, правильно определив симптомы, поставил неверный диагноз. Речь здесь идет не о харизматических способностях медиума, а об ощущении Столыпиным Божественной воли и Божественного Промысла. Для духовно зрелой личности такое ощущение становится нормой жизни.

Подобные религиозные переживания в эти дни испытывал и царь.

«Я ожидал целый день с нетерпением извещения Вашего о совершившемся роспуске проклятой думы, – писал Николай II Столыпину. – Но вместе с тем сердце (напомним: которое “в руцех Божиих”. – Д.С.) чуяло, что дело выйдет не чисто и пойдет взатяжку. Это недопустимо. Дума должна быть завтра, в воскресенье утром, распущена. Твердость и решительность – вот что нужно показать России. Разгон Думы сейчас правилен и насущно необходим, ни одной отсрочки, ни минуты колебания! Смелым Бог владеет»[505].