Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Словом, ради сохранения Литвы в СССР Вы собственными руками губите дело, которое, как правильно Вы многократно утверждали, призвано было изменить мир.

У меня такое впечатление, что Вы не читаете даже шифровок из-за границы, которые ломятся от протестов, возмущения, гнева, разочарования и угроз разорвать все намеченные связи с нами — со стороны правительств, партий, общественности. Картина (в том числе и у оград наших посольств) — какую мы уже вроде бы и позабыли со времен Сахарова в Горьком.

На этом фоне утверждение членов кабинета в Верховном Совете выглядит какой-то странной фантасмагорией: назначается правительство для непонятно какого государства. О Союзном договоре в Вашем варианте можно теперь позабыть.

Я достаточно хорошо Вас знаю, Михаил Сергеевич, чтобы предвидеть, как Вы отреагируете на эту записку: мол, вот и еще один "отвалил", не выдержал. Пусть так. Но заподозрить меня в каких-то амбициях на 70 году жизни, в тщеславных, честолюбивых соображениях Вам будет очень трудно. Вы ведь меня тоже немножко узнали, хотя и не очень то интересовались мной. Я под себя не греб и ничего лично для себя не искал. Смысл этого моего послания состоит вот в чем: я верой и правдой служил "тому" Горбачеву — великому новатору и автору перестройки. А сейчас я его не узнаю и не понимаю.

Я тяжело пережил Прагу. Осуждал в душе, среди своих друзей и перед дочерью — тогда еще школьницей, сказал ей: " Запомни: великая страна покрыла себя позором, и не будет нам прощенья". Я не скрывал в кругу сотрудников Международного отдела ЦК своего крайнего возмущения вторжением в Афганистан. Хотя моральную ответственность за политику, которая к тем же интервенциям, я нес лишь в той мере, в какой можно ее возложить на, в общем-то, рядового аппаратчика. Но к политике последних пяти лет я имел прямое отношение. Это была политика, которая исключала повторение чего-либо подобного 1968 и 1979 годам. Оказывается, нет. И иметь прикосновение к политике, которая несет в себе возможность измены самой своей сути, я не могу.

Михаил Сергеевич! С тех пор как я оказался "при Вас", мне никогда не приходило в голову, что мне опять, как при Брежневе и Черненко, придется испытать мучительный стыд за политику советского руководства. Увы! Это произошло…

С уважением А. Черняев. "

Тамара сначала отказывалась стенографировать, а потом, отпечатав, спрятала в свой сейф. Говорит мне: "Вы наносите ему удар и с этой стороны. А он к вам так относится!"… У женщин своя хитрость. Может, она меня, а не его жалеет? Пришел Брутенц. Она ему рассказала и спросила, что он думает. Он, конечно, посоветовал " не торопиться". Каждый думает и о себе…

Прослушал я умное выступление Бессмертных при утверждении его на Верховном Совете. И заколебался в своей решимости „сделать Горбачеву ручкой". Политика действительно грязная вещь и все равно ведь за всю свою жизнь не отмыться. Хотя как сказать. Главный поступок может многое искупить, но вряд ли что исправит. Ведь жест — это поступок. Шеварднадзе своим поступком никак не повлиял на Горбачева. Наоборот, чихать он хотел на такие жесты. Но как только соприкоснешься с новой информацией о событиях, так душа сжимается. Вот: раздавило девушку танком, в упор из танка по старику и т. п.

Сегодня последний день сессии Верховного Совета. У Горбачева была последняя возможность управиться с Литвой, а значит и со своим имиджем как лидера перестройки. Он даже поручил утром Примакову набросать текст. Женя с Игнатенко набросали, разумеется, в осуждение происшедшего. Но М. С. не воспользовался. И после отчета Дементея, который возглавлял делегацию Верховного Совета (Олейник и Тер-Петросян) в Литву — (отчет их пустой, формальный) и после "развернувшейся дискуссии" предложил… приостановить действие закона о печати и ввести в каждый орган цензора из состава Верховного Совета. Поднялся шум. М. С. не стал настаивать. Но лицо и замысел свой обозначил. Получилось, что он на стороне тех, кто убивал в Вильнюсе, — есть, что скрывать, не показывать.

Невзоров сделал в Вильнюсе телевизионную передачу. О штурме омоновцев. Черносотенная совершенно передача. Верховный Совет постановил ее показать. А другие "зарисовки" из Вильнюса не показывать, в том числе иностранные.

Примаков сегодня подал заявление об отставке. М. С. ему ответил: "Я, а не ты буду решать с тобой".

"Московские новости" во главе с Егором Яковлевым в полном составе вышли из КПСС. ИМЭМО во главе с Мартыновым, директором и членом ЦК, принял резолюцию, осуждающую события, и заявление, что институт отказываться сотрудничать с руководством страны.

Ответа от Горбачева на наше предложение встретиться с помощниками не последовало. Анна, моя дочь, явно за то, чтобы я "ушел". Сегодня я впервые увидел ее после возвращения из Копенгагена. Вкратце изложил ей свое видение Горбачева, в котором действует уже одна логика — удержаться у власти любой ценой. Его новое выступление против Ландсбергиса и по поводу пресс-конференции Ельцина, как и предыдущее в Верховном Совете, — сумбурное, пустое, не по делу, мелочное и "личностное". Совсем не на уровне момента.

Началась война в Персидском заливе (сухопутный вариант). Я в этом не сомневался. Меня разбудили в 4 утра. Поехал в Кремль. Зашел к Примакову. Там Дзасохов и Фалин. Начали сочинять заявление Горбачева.

Часов в 7 в Ореховой комнате М. С. собрал… — у меня челюсть отвисла, когда я вошел, — членов Политбюро, секретарей ЦК… Все на круги своя, подумал я. Это симптом. Был, конечно, и Язов, который, разложив карту на столе, показывал, что и как, по его мнению, будет (кстати, угадал точно).

Знали бы американцы… Ночь. Чрезвычайная ситуация. Собрались дилетанты в вопросе, который предстояло обсуждать. В апартаментах президента — ни факса, ни прямой связи со службой информации. Стенографистку ждали еще полчаса. Перепечатывали две страницы заявления с поправками. Это заняло больше часа. Горбачев спросил у Язова: "Ты когда "увидел"? (в смысле — узнал по данным военно-технической разведки — о начале американской атаки). "Не увидел — услышал. Час спустя после начала". Засекли разговор Б-52 с "Милуоки" (авианосцем).

Вот в какой компании М. С. решал вопрос в связи с событием, последствия которого, с точки зрения перегруппировки всех мировых сил, состояния противоречий и факторов, могут превзойти результаты мировой войны.

Не знаю, соврал ли Игнатенко или правда — он сидел рядом с одним из секретарей ЦК — и когда по ходу разговора было упомянуто о кораблях, тот наклонился и спросил у него: "А при чем тут суда? Разве там море близко?".