Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Радио. 1. 50 ночи. Вильнюс блокирован танками и бронетранспортерами. Штурмуют телевидение, радио, министерство финансов. В здании республиканского Верховного Совета окна заложены мешками с песком. На площади 100 тысяч народу.

Ельцин отбыл в Таллинн "для обсуждения ситуации" с лидерами Прибалтики. Он же на Совете Федерации был "закоперщиком" (горбачевский термин) резолюции, осуждающей акцию в Литве.

На встрече с Бронфманом Ельцин осудил антисемитизм. Заявил, что в России он не допустит его распространения. Словом, Ельцин знает, как воспользоваться любым случаем, чтобы поднять свой рейтинг.

Предвижу, что завтра в Верховном Совете начнется вешание лапши на уши. Лукьянов обеспечит. Утром звонил мне Станкевич из Моссовета. Явно рассчитывал на какую-то информацию о Литве по верху. А что я мог сказать? Я не знал даже того, о чем радио вещало много часов. Надо мне думать, что делать с самим собой.

В пятницу я настоял, чтобы М. С. позвонил Бушу по Персидскому заливу (в канун дня "Х"). Разговор "дружеский", но по Литве М. С. "вешал лапшу", обещал избежать применения силы.

Бессмертных — мол, телеграмма в Вашингтон о "плане Примакова". Буш не принял. М. С. примирился. Но "дело" сделано: мир узнал о "соответствующем" вмешательстве М. С. еще раз.

М. С. выбрал Бессмертных в Министерство иностранных дел — в моей записке по кандидатурам он стоял вторым (после Яковлева, которого я "так" вставил, понимая, что "не пройдет", да и не нужно — нужен деидеологизированный человек "из-под" Шеварднадзе и известный в США.

А Шеварднадзе-то (как политическая фигура, а не как министр иностранных дел) ушел-то во

время!

Мидовское дело окончательно загубило репутацию М. С. и, возможно, и пост!

Радио: солдат в люке танка со слезами на глазах. Но есть и солдаты, которые не моргнув могут убить 100–200 человек!

Да. Горбачев кончился. Хоть он и презирает того, кто паникует.

Радио: 6 человек из 14 убитых неопознаны из-за сильно изуродованных лиц.

А в это время Велихов и Хапров насели со своим Фондом за выживание! 15 января — 5-летие провозглашения безъядерного мира к 2000 году. М. С. дал согласие встретиться с Советом директоров.

Но как сейчас говорить банальности о мире к 2000 году. В этой ситуации — Персидский залив + Литва?!

Словом, опять передо мной ситуация 1968 года — Чехословакия. Но тогда рвать с Брежневым, с которым я был едва знаком, а теперь — с Горбачевым, с которым связано такое!! — великое историческое дело, которое теперь он губит собственными руками.

Думать надо мне, что делать со своей жизнью.

С. Федоров сказал, что он положит свой мандат от "красной сотни". По радио одна рабочая призвала в знак протеста против Горбачева в Литве — класть партбилеты: это, мол, теперь никому не должно быть страшно.

Радио "Эхо Москвы": На 20 января намечена демонстрация в защиту Литвы и России под лозунгом: "Команду Горбачева — в отставку!" Пойдут по Садовому, потом по Арбату и Старой площади, ибо там, согласно радио, "исчадие ада", оттуда идет "военно-партийный путч".

Сегодня Верховный Совет начался, конечно, с Литвы. Пуго, Язов — глупые, лживые, хамские речи. А после перерыва — сам Горбачев: жалкая, косноязычная, с бессмысленными отступлениями речь. И нет политики. Тошно — фарисейское виляние. Нет ответа на главный вопрос. Речь недостойна ни прошлого Горбачева, ни нынешнего момента, когда решается судьба всего его пятилетнего великого дела. Стыдно и жалко было все это слушать.

Игнатенко утром заговорил со мной об отставке. Пришел Андрей Грачев с заседания Верховного Совета, попросил не утверждать его заведующим Международным отделом при президенте. "Хватит с меня 1968 и 1979 года. Непереносимо". А что я?

Кстати, в ЦК'овском буфете появились талоны. Это после прошлогодней отмены "кормушки". Как это понимать? Как отступное номенклатуре?

На встречу Горбачева с фондом Велихова за выживание человечества я не пошел. Противно было встречаться с ним. Стыдно смотреть в глаза людям. Я рассчитывал, что он откажется в такой обстановке. Материалы и речь я ему подготовил еще до событий. Но я опять его "недооценил". Он пошел. Позвал с собой Яковлева, Болдина и только что утвержденного на заседании Верховного Совета Бессмертных. И как ни в чем не бывало почти два часа рассыпался перед американцами и другими в приверженности к новому мышлению. А они, как ожидалось, не задали никаких вопросов…

Приехал Игнатенко. Рассказал, что вчера вечером он, Яковлев и Примаков стали уговаривать Горбачева съездить в Вильнюс, возложить венок, выступить там на Верховном Совете, пойти в коллективы, к военным и т. д. Горбачев это вроде воспринял. Сказал: сделайте к утру тексты для выступлений там. Написали, утром положили на стол. И весь день Игнатенко бегал, ловил Горбачева чтобы узнать, что же он решил. М. С. сделал вид, что ничего не было и никакого разговора с этими тремя не было. Из этого Игнатенко сделал вывод, что М. С. не "дезинформирован", как думают многие. Он осуществляет свой план запугивания прибалтов. Днем в Вильнюсе военные заняли еще техническую радиостанцию и не собираются освобождать ни телевизионной башни, ни Дома печати. А в Риге захватили военную школу и разогнали курсантов.

Я проснулся в пять утра и заснуть больше не мог. Обдумал свои намерения. Придя на работу, продиктовал Тамаре шесть страниц объяснений с Горбачевым, резко и откровенно, наотмашь — с выводом: "я тоже ухожу". Вот этот текст:

"Михаил Сергеевич!

Поскольку перелом наконец действительно наступил и поскольку трудно было даже предположить, что он станет таким печальным и постыдным, никто не имеет права отмалчиваться.

С некоторых пор мы, помощники, заметили, что Вы в нас не нуждаетесь. Мы ничего не знаем ни о Ваших намерениях, ни о Ваших планах, ни о предполагаемых действиях или кандидатурах. Наше мнение Вас явно не интересует. Но это не значит, что у нас нет своего мнения обо всем этом.

Я, который искренне и верно отдал Вашему делу все, что мог, считаю своим долгом сказать Вам следующее.

Ваша речь в Верховном Совете — это знамение конца. Это совсем не то, что ждали мир и страна. Это — не выступление великого государственного деятеля в момент, когда под вопрос поставлено все его дело. Сумбурная, косноязычная, с какими-то странными впечатлениями от встречи с Прунскене, с " фабулой" событий, о которых весь мир знает в десять раз больше. Было полное ощущение, что Вы просто не в курсе дела или выкручиваетесь, не желая сказать, чего Вы действительно хотите добиться.

В этой речи не было главного — политики. А политика, как Вы сами нас учили, — это всегда выбор. На этот раз выбор таков: либо Вы говорите прямо, что не потерпите отпадения ни пяди Советского Союза и употребите все средства, включая танки, чтобы этого не допустить. Либо Вы признаете, что произошло трагическое, не контролируемое из центра событие, что Вы осуждаете тех, кто применил силу и погубил людей, и привлекаете их к ответственности.