Полигон - Александр Александрович Гангнус

А если учесть, что «Доклады» вышли в свет раньше «Вестника»… И что «Доклады» — более солидная фирма, чем ведомственный, по сути, «Вестник», даже за границей переводится…

Бросился к Эдику: что сон сей значит?

— Ой, извини, Олежек дорогой, я совсем забыл тебя предупредить! Я тут обсчитал сам свой материал так же, как мы с тобой вместе считали наш, ну и сунул… Я не знал, что раньше выйдет. А мне, понимаешь, к аттестации на старшего в список трудов нужны статьи за одной моей подписью — а то все больше с соавторами. В ВАКе такой нынче формализм…

— Но это же мой подход, он вытекает из гипотезы…

— Гипотеза? Гипотеза твоя, извини, ее еще доказывать и доказывать, — Эдик неприятно, незнакомо усмехнулся, продолжал: — Да и нужна ли она? И вообще я начинаю думать, что прав был старик Ньютон: «Гипотез не измышляю» — так, что ли? Особенно сейчас, в век, когда науку двигают коллективы. Материал надо собирать. А потом обобщать. Истина сама вылезет, без гипотез.

— Да что ты, — пробовал спорить по сути, всерьез, горячась — и уже чувствуя: бесполезно, глупо, и все же не в силах поверить в то, что произошло. — Никогда ни одна более-менее стоящая истина без стадии гипотезы не обошлась. Да и этот твой результат… Разве он появился бы, если бы мы не прошли сначала этот путь на другом материале? А шли-то от гипотезы…

— Ну, это как сказать. Брось, Олег. Это даже смешно, если хочешь знать. Саркисыч, признаюсь, давно уже ворчит — «когда кончатся гипотезы, мне план нужен», да я тебя, как могу, прикрываю. А на аттестации не сомневайся, я обязательно… ссылку на тебя как на соавтора при важнейшем этапе… по всем правилам, с благодарностью.

Самое удивительное, что после своей аттестации (где Олег был упомянут в столь длинном списке, через запятую, что никакого понятия об истинной его роли составить было невозможно) Эдик приехал веселый, полный радужных планов и первым делом кинулся к Олегу: как дела, не пора ли продолжать совместную, столь успешно начатую работу? Олег был любезен, со званием старшего научного сотрудника поздравил, но о замыслах говорить отказался. Только готовый результат — в обычном порядке. Это означало, что соавторства больше не будет. Эдик походил-походил — Дьяконов как скала. И тогда началось. Саркисов стал смотреть волком, придираться, что все не по плану делает Дьяконов, и премиями стали аккуратно обходить, и в отпуск отпускать в максимально неудобное время, и с оформлением готовых статей началась такая волокита, что опубликоваться стало почти невозможно. Сначала все делалось в расчете на то, что эмэнэс образумится, — время от времени делали поблажки и выжидали. Потом война приняла более ожесточенный характер — на уничтожение. Но тут Олег почувствовал себя более уверенно. Ибо по существу война шла уже давно — почти со всем коллективом научных работников. Олег стал одним из многих — и, более того, одним из лидеров довольно обширной оппозиции. Эдик же окончательно почти для всех стал чужим. Приятель, еще по Запорожью, а теперь ближайший сотрудник и соавтор Яша Силкин назвал это «окончательным размежеванием». Если раньше в обсерватории было много группок и компаний, а многие были сами по себе, то теперь каждый неизбежно должен был четко определиться, с кем он — с коллективом или с начальством. Кто пытался сохранить свою особость, оказывался беззащитным и неизбежно рано или поздно вынужден был увольняться и уезжать.

Освободившиеся места некоторое время пустовали. Но вот на базе после двухлетнего перерыва появился Женя Лютиков. Его приезду предшествовал слух, что Женю берут как ударную силу против «оппозиции». Первое же появление Жени в камеральном корпусе подтвердило худшие опасения. Он прошел по коридору, высокомерно задрав подбородок, едва отвечая на приветствия, никому не подавая руки. На первом же собрании произнес историческую фразу о коллективе, который не сработался с начальством и потому должен быть уволен. После этого по обсерватории прокатился слух, что Эдик нашел в Москве еще двух сотрудников, приятелей Лютикова, которые будут еще похлеще.

5

Восемь часов вечера. На западе, над черными воротами в великую долину, догорает закат, окрашивая снега вершин, все выше громоздящихся на восток и юго-восток, туда, к Тибету, в фиолетовые рериховские тона. Мал человек перед этой громадой, мал между диким хаосом вертикалей и Вселенной, представленной загорающимися на темно-фиолетовом бархате булавочными головками звезд. И велик, ибо помыслом способен увидеть, и осознать, и охватить всю эту бесконечность. Если, конечно, не слишком погрязнет в ничтожном.

Камеральный корпус обсерватории слепыми окнами отражает и небо с догорающим закатом, и вспыхивающие звезды, и тонкий серпик растущей молодой луны на юге. Два окна — в разных концах корпуса — не отражают, ибо горят электрическим светом. В одной из этих комнат, задумавшись, прислушиваясь машинально к последним ударам мяча на волейбольной площадке и первым трелям запевающих на всю ночь цикад, сидит младший научный сотрудник без степени Олег Дьяконов. Перед ним кипа реферативных журналов. «Физика», «Геофизика», «Астрономия». Подшивка «Природы». Открыта толстая большая тетрадь в коричневом дерматине, до половины исписанная мельчайшим сверхэкономным почерком. Сзади, на полке, еще тридцать таких же тетрадей, уже заполненных, плод десятилетнего конспектирования, свидетельство упорной работы, стремления преодолеть узость и провинциализм образования и воспитания. И чем больше, кажется, узнаешь, тем вроде бы шире открывается не ожидаемый светлый горизонт ясности и понимания, а чернеющая тьма неузнанного, да такого ж притом хитроумного и сложного, что и подступиться — аж страшно.

И сомнения закрадываются, и стыд. Прошли — и не раз — все сроки, назначенные себе для всякого рода решений, для защиты кандидатской хотя бы, которая для многих юных выпускников университета является не большей проблемой, чем защита диплома. И с дружками-корешами неудобно получается. Завлек сюда «шайку» — так нынче в обсерватории говорят — своих земляков, прельстил перспективой совместного духовного взлета. А что выходит? Олег — да, как корпел пять лет назад над толстенными монографиями и РЖ и своими тетрадками — так и корпит, только самоуверенности поубавилось. А Яшка Силкин? Хороший хлопец, умный чертяка, здорово у него пошло дело с вычислительными машинами. Но даже с ним обо всем этом, что в тетрадях, по-прежнему, особо не поговоришь. Ему скорый вещественный результат подавай. Недоволен, что с диссертациями дело все откладывается из-за Олеговой осторожности и жажды проверить все — под и рядом. Хочет быстро вырваться на уровень, на простор — да уровень и простор не внутренний, духовный, а скорее внешний. Как он встрепенулся, взорлил, когда заболел Жилин и назначили Силкина временно завхозом.