Избранное - Андрей Гуляшки

рядовой член. Даже в правление общества не пожелал войти, хотя, я слышал, в горном спорте ему равных нет, он самый ловкий.

Отец снял ботинки, улегся на топчане и вытянул ноги. Я заметил, что суставы на них распухли — в последнее время у него пошаливало сердце. Он задыхался, иногда кашлял долго и мучительно.

— Оба хорошие, — сказал он осипшим голосом и потер рукой лоб. Не верхней губе у него блеснули капельки пота. — Оба хорошие, — повторил он, — но если непременно надо одного из двух послать на рискованное дело, пошлешь Пантелея. — Он расстегнул ворот, повертел головой, словно что-то его душило, и категорично, как раньше, когда был сильным и здоровым, закончил: — И точка.

Я знал его слишком хорошо, чтобы представить себе, вообразить, что он может иначе думать или что ему вдруг придет фантазия как-то по-другому разрешить этот вопрос, и все же меня удивило, что в его мышлении не было места сентиментальным мотивам, которые так сильно волновали бая Станчо, его сверстника и как-никак товарища, и я испытал глубокое удовлетворение.

Стоя у окна в своей комнате, я смотрел глазами победителя на сверкающие рубины, рассыпанные по черному бархату неба. Мне было весело, хотелось запеть торжественную песню, гимн, прославляющий силу человеческого духа, силу людей, способных подняться над мелким и будничным в жизни, указать путь к великим свершениям.

Я дал Пантелею еще несколько метров бикфордова шнура, чтобы у него с лихвой хватило времени отползти на безопасное расстояние от места взрыва. Я положил ему в сумку молоток, сверло и пакетик гипса. А сам сел под скалой, у самой дыры. Бай Станчо, доктор и милиционер расположились в сторонке. Доктор развернул газету и, видимо, очень заинтересовался длинной передовицей. Милиционер вынул зеркальце из кармана куртки, укрепил между двумя сучками и принялся усердно выдавливать прыщик на щеке. Один бай Станчо ничем не был занят. Лежал, растянувшись на спине, время от времени поворачивая голову, чтобы сердито на меня посмотреть, и все пощипывал усы. Возможно, подыскивал ядовитое словечко, чтобы бросить его мне в лицо, да оно никак не приходило ему в голову.

Солнце припекало. Скала дышала на нас жаром, в воздухе стоял смешанный запах бузины, богородицыной травы и полыни. Я смотрел на часы — секундная стрелка резво бежала по циферблату, минуя черточки, а время еле ползло, еле тащилось за стрелкой.

На пятнадцатой минуте я не выдержал.

— Доктор, — сказал я, — о чем пишут в этой статье?

Доктор вздрогнул и начал искать заглавие. Милиционер забыл про прыщик на щеке, но продолжал упорно смотреть в зеркальце.

— Уф! — сказал бай Станчо и приподнялся, опершись на локоть.

Высоко над нашими головами кружил ястреб. В орешнике тревожно крикнула сойка.

И тут из глубины прохода до меня долетел шум, похожий на вздох, на внезапное дуновение ветра, только тихое, слабое. Потом словно бы пронеслись по мягкой гладкой дороге фаэтоны, запряженные конями, едва касавшимися земли своими копытами. И наконец я услышал стремительно нарастающее клокотание воды.

— Вода! — крикнул я и вскочил на ноги.

Клокочущая, вспененная, она вылетела из-под свода, как река из пасти апокалиптического змея.

— Ура! Ура! — закричал милиционер и подбросил в воздух свое зеркальце; я заметил, как оно сверкнуло на солнце, словно кусочек слюды.

Доктор подполз на коленях к потоку, стал горстями загребать воду и плескать ею себе в лицо.

Сойка снова крикнула где-то поблизости.

— Ой, славно, ой, хорошо! — волновался бай Станчо. Он залез по щиколотки в воду, впитавшую в себя ужасный ледяной холод подземного царства, и переступал с ноги на ногу. Словно что-то жгло ему снизу пятки. Но вдруг он застыл на месте и уставился на меня: — А где же Пантелей, а? — спросил он меня. — Где этот человек, а? Почему его нету?

Он только повторил вопрос, который я сам себе задавал.

Далее вкратце произошло следующее. Я нырнул под свод, как когда-то, только теперь мускулы мои были крепче, сильнее, я легко осилил поток и миновал опасный проход, не затратив много времени. Очутившись в большой пещере-форуме, я кинулся вперед, держась возле потока, бурлившего в каменном русле.

Там, где свод пещеры резко снижался и начинался второй проход, по которому с трудом можно было ползти, я нашел Пантелея. Он лежал ничком, прижатый к мокрой скале, всего в одной пяди от воды. Он, видимо, успел по проходу доползти до пещеры, и тут-то его настиг взбешенный, вырвавшийся на свободу поток, налетел на него, оторвал от гладкого каменного дна и швырнул на выступ свода. От удара раздробилась плечевая кость его правой руки. Позднее доктор сказал мне, что, когда я нес Пантелея через пещеру, рука висела на одном сухожилии.

Я и теперь не помню, как вытащил его наружу. Я чуть не захлебнулся, и, когда солнце блеснуло мне в лицо, я был, наверное, полумертвец.

И все же я запомнил глаза бая Станчо. Это были не глаза, а два огня, два острия — они хотели сжечь меня, пронзить, уничтожить.

Пантелея отвезли в городскую больницу — ампутировать руку.

А вечером молодежь устроила большое гулянье на открытом воздухе в мою честь. Были танцы, праздничные хороводы, парни разожгли большие костры, играли два духовых оркестра.

Все село ликовало, стар и млад, потому что Марина лужа опять потекла по своему руслу. Посевы не останутся без поливки, фруктовые деревья — без воды, дыни и овощи — без сладкого живительного сока. Это было чудесно, и люди веселились — никто не спешил идти спать в ту ночь.

Я танцевал с девушками и плясал хоро с молодайками, провозглашал здравицы, выпил много вина. А про те глаза вспомнил только раз или два. И то не помню почему. «В конце концов, — думал я, — важны большие дела, большие победы, а если