Право быть - Вероника Иванова

Она не сводила с моего лица взгляда, в котором отчетливо читался страх. Ужас, нарастающий с каждой минутой. И все же дочь Дома Пронзающих не двигалась с места. А потом, словно достигнув последнего предела прочности, в какое-то незаметное ни миру, ни богам мгновение серые озера перестали бояться, превратившись… В зеркала, отразившие мой нзгляд.

Ярость. Боль. Отчаяние. Упрямство. Пусть все вокруг идет фрэллу под хвост, но сколько же можно убегать от себя? Сколько можно душить собственные желания и стремления? Все будет разрушено? Пусть! Но каждая пылинка руин будет нести на себе мой след, след моей души! Каждая горстка праха…

Край вихря прошел совсем близко от Шеррит, задевая подол платья, и в воздух взметнулся серый шелковый пепел. Пепел истины.

Я убиваю ее. Я убиваю нас обоих. И даже если моя супруга согласна разделить со мной один путь, я не хочу умирать, пока… Не научился любить.

Серые зеркала снова наполнились страхом, но теперь уже моим. Убранства комнаты на втором этаже трактира «Три пчелы» больше не существовало, и вихрь Пустоты жадно облизывал стены, пробираясь все дальше и дальше по Пластам реальности. Еще немного, и весь дом развалится на части, погребая под собой виновных и безвинных, но, что еще важнее, навсегда лишая меня шанса узнать что-то новое. И пусть отчаянная попытка потерпит неудачу, я должен попробовать, а не малодушно отказываться от нее.

Хватит! Прекрати! Вернись обратно!

Пустота повела сотнями ушей, мотнула десятками морд, но не остановила свою беспощадную жатву.

Возвращайся, кому сказал!

Вихрь игриво потерся о мои ноги, оставляя топорщащиеся обрывками нитей дыры на штанах.

Нет, мы не играем, время игр закончилось!

Пустота недовольно замедлила бег, но только чтобы в следующий миг начать новый танец, еще безумнее.

Я не буду больше просить тебя, не жди. Ты приходишь в

этот мир по моей и только по моей воле, значит, я - твой господин, отныне и навеки, а слуга всегда знает свое… А ну, на место!

И Пустота расхохоталась. Победно, торжествующе, словно всю вечность от начала времен ждала именно такого приказа. А может быть, ждала, что однажды найдется тот, кто решится ей приказывать. Расхохоталась, распалась на множество крошечных вихрей и…

Ринулась ко мне, неся вместе с собой колкие слезы разрушенного настоящего.

Словно тысячи пчел вонзили свои жала, а потом выдернули, вспарывая мою кожу. Все вокруг горит. И я горю. Нужно потушить этот огонь, потушить… Но чем? Нужна вода? Вода… Что такое вода? Память ворочается медленно-медленно, скрипя, словно заржавевшие петли. Вода. Это что-то текучее, неугомонное, похожее на… Кровь.

Она брызнула сквозь бесчисленные порезы, долетая до изъеденного Пустотой платья Шеррит и оставляя на сером шелке темно-красные следы.

Прости меня, пожалуйста. Я не хотел тебя пугать, но это единственное, на что я способен…

Она протягивает руку, касается моей щеки, и на нежной коже белоснежных пальцев тоже проступает кровь. Ее кровь.

- Пожалуйста, уходи.

Я не трушу и не малодушничаю, не думай. Это самая искренняя и смиренная из просьб, когда-либо нуждавшихся в исполнении. У меня больше нет сил. Самый страшный зверь загнан в логово, но то, что осталось, все равно смертельно для магии твоей плоти и души, бесценная моя. Понадобятся замки и засовы, сложенные из расстояний и времени, чтобы все вернулось на круги своя. Хотя бы вернулось…

- Уходи.

Лужица крови на полу становится все больше и больше, и если я потеряю сознание…

- Уходи, прошу тебя.

- Повторенное трижды подлежит немедленному исполнению,- глухо замечает Ксаррон.- Тебе лучше уйти, Шерри. Сейчас лучше уйти.

Она хочет качнуть головой, не соглашаясь, но, видимо, находит во взгляде моего кузена ответ на незаданный вопрос, по-

коро поворачивается и распадается тремя призраками, каж-дый из которых живет лишь в своем времени. Ну разве можно быть таким беспечным?

Ксо подхватывает меня под руки, вглядывается в мои глаза перед которыми все плывет, качаясь на волнах усталости. Тебя хватит сейчас на Саван?

Хватит или нет, какая разница? Отправиться в небытие, носящее последние силы, все равно лучше, чем видеть, как Пустота покрывает узорами ран драконью плоть.

Слышишь, драгоценная?

«Слы… шу…».

Она ответила без малейшей паузы, но словно очутилась вдруг настолько далеко от меня, что голос больше походил на эхo, каким-то чудом все же пробравшееся сквозь бесчисленные Пласты пространства, хотя и потратившее на это путешествие едва ли не все силы.

Я должен был бы испугаться. Наверное. Но забытье успело захватать меня в плен раньше, чем страх.

Киан смахнул с кухонного стола несуществующую пыль и со всей возможной торжественностью спросил:

- Подать к бульону сушеные хлебцы?

Я представил, как щетина колючих крошек скребет мое горло изнутри, и отрицательно мотнул головой.

- Еще что-нибудь пожелаете?

Мне часто задавали подобные вопросы. Собственно говоря, любого из разумных существ, бродящих под лунами этого мира, время от времени спрашивают о желаниях, потому что способность нуждаться в чем-то неочевидном ни на первый, ни на второй взгляд, присуща только сознанию. С телом все обстоит гораздо проще: о необходимости утолять жажду, голод и прочие естественные потребности оно сообщает регулярно и без туманных намеков, рапортуя, как добросовестный служака. Но едва лишь право желать уступается сознанию, начинается полная неразбериха.

Я посмотрел на вечно сосредоточенного оборотня. Пожелаю? Пожалуй, да.

- Скажи, ты бывал влюблен? Киан совершенно серьезно кивнул: -Да.

- И тебе… отвечали взаимностью?

Глаза оборотня непонимающе мигнули. То ли он не представлял себе, как любовь может возникать без ответа, то ли удивился, что меня интересуют вещи, о которых, в общем-то, не слишком часто говорят вслух.

- Ты намерен опрашивать каждого, кто подвернется под руку? И с какой целью, позволь узнать? Будешь считать отказы и согласия?

Пока вопросы горохом скороговорки сыпались на мой затылок, Ксаррон, измотанный, но словно удовлетворенный тяжелой и продолжительной работой, успел плюхнуться на стул напротив меня и хитро сощуриться, ожидая ответной реплики и даже не допуская, что я могу промолчать или вовсе гордо и неприступно выйти из кухни.

Впрочем, куда и зачем мне уходить? Несколько часов назад открыв глаза в уже хорошо знакомой комнате ректорского особняка, я почувствовал себя виноватым. Нет, не в причинении вреда имуществу гройга. И не в нанесении ран собственной супруге, телесных и душевных. Я снова что-то сделал не так. Что-то неуловимое, необъяснимое, невероятное, но необходимое. Я знал; даже если вернуть прошлое и повторить все с самого начала, пройду точно той же тропкой, след в след, но именно это знание смущало, тревожило и теребило совесть. Иного дано не было, но, может быть, именно потому, что я попросту не представляю себе нечто по-настоящему иное?