Остров Немого - Гвидо Згардоли

Ян нахмурился и пригладил усы – он всегда так делал в минуты раздумий.

– Может быть. Но теперь это только обломок. Простая деревяшка.

Мортен кивнул.

– В любом случае оставь ее здесь.

– Ладно. Я пойду.

3

Мортен остался один и принялся разглядывать выловленный из моря предмет. Он был убежден, что это часть корабля. Канифас-блок – тому доказательство.

Непохоже было, чтобы доска долго пролежала в воде, – металл не заржавел.

Мортен оставил обломок у маяка и вернулся в комнату смотрителя. Он попытался разглядеть море за окном, но так ничего и не увидел. Туман не собирался сдаваться.

Смотритель отметил в журнале начало смены и заодно написал об обнаружении непонятного предмета. Всего несколько строк.

Затем он закрыл журнал – громоздкую тяжелую книгу в потертом от времени кожаном переплете – и положил в специальный ящик, как делали все смотрители каждый день вот уже почти сто лет.

Его окружила оглушительная тишина.

Мортен поймал себя на том, что снова думает о детях. Интересно, кто из них продолжит семейную традицию? Кто станет смотрителем? Ему казалось, Арне подавал надежды. Он задавал больше всех вопросов – самый любопытный, подвижный мальчик. Да еще и с таким именем – в память об их сварливом старом деде, о том, кого жители Арендала называли Немым, о том, кто был первым жителем острова. Он провел трудные годы в полном одиночестве. А потом построил дом, где теперь жили Агнес и Ян, и своими руками обновил маяк. Арне вернул домой погибшего сына. Другого сына он вырастил без жены – на молоке козы, той самой Перниллы, вот уже много лет смотрящей на обитателей дома со стены холодными черными глазами. Арне, служивший на флоте, теперь покоился на другом конце острова – рядом с женой, двумя сыновьями и чудаковатой, ни на кого не похожей внучкой, которая работала на маяке лучше иного мужчины. В семье жило много рассказов о нем. Впрочем, какие-то из них больше походили на легенды. Говорили, что он был так же тверд и суров, как камни острова, будто Арне сроднился с ним в те времена, когда их было только двое среди моря – человек и остров. Говорили, что детей он воспитывал в строгости и даже бывал жесток.

А он, думал Мортен, какой он отец для своих мальчиков? Именно строгость и дисциплина Арне помогли Эмилю Бьёрнебу найти свой путь. В Эльверуме он создал целое лесопромышленное производство. Компания получила его имя и стала известна во всей Норвегии и в некоторых районах Швеции. Эмиль, в свою очередь, был великодушным и понимающим отцом для Сверре. Таким же, каким Сверре стал для Мортена. Эмиль Бьёрнебу позволил сыну сделать выбор по зову сердца – бросить университет и выучиться на смотрителя маяка. Он уважал решение сына, хотя и желал ему иного будущего. Сверре-философ – так звали в порту отца Мортена, потому что тот когда-то учился на философском факультете университета Кристиании. Но не только поэтому. Сверре умел спокойно размышлять о вещах и находить смысл даже в незначительных на первый взгляд явлениях. Сверре передал Мортену любовь к простой жизни – без излишеств, к мудрости, которую должен взрастить в себе мужчина за свой короткий век.

По крайней мере, Мортен всегда в это верил.

Но когда он думал о собственных детях, то так и не мог до конца осознать, каким он стал для них отцом, какие уроки успел им преподать, что сделал для их будущего. Он будто просто отпустил жизнь, и она своим потоком захватила его вместе с семьей и островом: однообразные дни сменяли друг друга – ни взлетов, ни падений, ни остановки, ни разбега. Дети росли, становились взрослыми и набирались опыта. Они с Лив старели. А дни по-прежнему походили один на другой, время медленно текло, и если бы он захотел вспомнить, что произошло такого-то числа прошлого или позапрошлого месяца, то не смог бы.

Мортен словно кружил около чего-то важного, так и не понимая сути. Как будто плавал на лодке у берега, но не мог приблизиться к нему.

Именно эта неопределенность беспокоила его, он запутался в череде неотличимых ушедших дней, которые с неумолимой скоростью продолжали убывать, превращаясь в какой-то затянувшийся сон. Страшным ему казалось то, что он не чувствовал себя частью происходящего вокруг. Возможно, истинное наследие его отца, философа Сверре, и передалось с этой упрямой привычкой задавать вопросы и искать ответы в глубине мысли. Но иногда без вопросов людям жилось лучше. Как, например, спокойному Яну Шалгсону, который никогда о себе не распространялся.

Свет маяка упрямо, но безнадежно бился о стену тумана. Серой пелене не было дела до этого света, до его желания пробиться наружу.

Мортен любил свою работу, но всё же иногда думал о том, как бы сложилась его жизнь за пределами острова.

Но он не мог представить себе такой жизни. Дед Эмиль покинул маяк, а его сын Сверре вернулся: что-то его позвало, и он откликнулся. Иначе было нельзя.

Возможно, потому, что работу на маяке Сверре воспринимал как особую миссию, считал ее своим природным долгом – таким, который заложен в крови у потомка смотрителя маяка. А еще остров, сам отделенный от остального мира, делал своих обитателей такими же, словно нашептывая: ты не нужен внешнему миру, а внешний мир не нужен тебе. Остров привязывал к себе.

И всё, подумал Мортен, началось с одной случайности – именно так, по воле случая, Арне стал смотрителем маяка. Но этот нежданный счастливый случай породил несколько поколений мужчин и женщин, которые сделали этот негостеприимный камень своим домом – домом, в котором никто другой, наверное, не захотел бы жить.

Так чужое прежде место становится родным – навсегда или достаточно надолго, чтобы обрести неразрывную связь с семьей, с каждым, кто жил там, родился или даже покинул его.

Вечность, конечно, не