История Невского края - Константин Сергеевич Жуков

не падали перед царем на колени и не снимали, проходя зимой возле дворца, шапок, по сути, являлось лишь формальной декларацией. Известны сотни примеров самых диких унижений, которым царь подвергал своих подданных. Так, на обязательных для посещения царских пирушках все без исключения гости силой принуждались пить водку, что нередко приводило к трагическим последствиям. Конечно, ни о каких гражданских свободах и правах применительно к Петровской эпохе говорить нельзя, и это уже тогда понималось многими вольнодумцами, особенно теми, кто побывал в европейских странах.

Для имперского мировоззрения главным достоинством государства, признаком его могущества являлись, как мы уже говорили, географические размеры, а это неизбежно вело к экспансионизму, стремлению присоединить к державе новые земли и распространить на их население отеческое покровительство императора. Разумеется, осуществлялась эта экспансия силою оружия, и любое сопротивление ей немилосердно подавлялось: имперское сознание благосклонно относится лишь к тем народам, которые мирно склоняют главу под защиту «дружеских штыков». Как только окончилась Северная война, присоединившая к России обширные территории в Прибалтике, начался Персидский поход, окончившийся завоеванием прикаспийских земель Дагестана и Азербайджана. Этим походом началось покорение Кавказа, потребовавшее в дальнейшем неисчислимых жертв.

Достаточно ограниченной была и веротерпимость империи Петра Великого. Лояльность и уважение в ней соблюдались лишь по отношению к тем конфессиям, в представителях которых царь видел необходимых для государства специалистов. Прочие же являлись весьма удобным источником увеличения государственных доходов. Облагались дискриминационным налогом и обязывались носить определенную одежду с особым знаком старообрядцы (в том случае, если они выражали несогласие лишь с церковными, а не с государственными установлениями; тех же, кто призывал к неповиновению «царю-антихристу», попросту казнили). Указом от 1713 года помещики и вотчинники мусульманской веры в случае отказа принять крещение лишались своего имущества, поступавшего в казну. Так что имперский европеизм петровской державы был во многом лишь видимостью; по своей сути петровская Россия оставалась азиатским деспотическим государством.

И тем не менее для всей России даже такое приобщение к европейской культуре, в том числе и культуре политической, было несомненным шагом вперед. Крупнейший русский философ В. С. Соловьев писал об этом следствии петровских реформ: «Сближение с Европой, которым мы обязаны Петру Великому, принципиальную свою важность имеет именно в этом: чрез европейское просвещение русский ум раскрылся для таких понятий, как человеческое достоинство, права личности, свобода совести и т. д.»

Однако для Невского края, взятого в отдельности, превращение в средоточие имперского начала означало утрату важнейших черт его традиционной социальной культуры. Развивавшаяся здесь в новгородские, а затем в шведские времена культурная модель, которую мы раньше назвали «бюргерской», сменилась имперской культурной моделью. Добавим к этому, что вхождение Ингерманландии в состав России повлекло за собой утверждение здесь крепостного права и исчезновение городских свобод и привилегий, основанных на магдебургском праве.

Ритуальное уничтожение Ниеншанца, о котором говорилось в предыдущей главе, должно было создать в сознании современников и потомков установку на то, что Санкт-Петербург построен на пустом месте, вознесся «из тьмы лесов, из топи блат». Эта установка была элементом грандиозного мифологического построения об имперском универсуме и о его создателе, богоподобном царе-демиурге. Доимперское прошлое Невского края становилось, таким образом, как бы несуществовавшим, имперская культурная модель не просто вытесняла бюргерскую, она стирала всякую память о ней.

Имперские черты в культуре Санкт-Петербурга

«Он был рожден имперской стать столицей. // В нем этим смыслом все озарено», — писал о нашем городе поэт Н. М. Коржавин. То, что в последние годы публицисты и ученые называют «петербургским менталитетом», с петровских времен и до настоящего времени являлось и является, по сути дела, вариантом имперского сознания, обладающим всеми его базовыми характеристиками.

Хорошо известно, что с самого своего появления Петербург был многонациональным городом. Уже в первых описаниях строящегося города упоминается о нескольких национальных общинах, компактно разместившихся на невских берегах. Немецкая слобода располагалась на левом берегу Невы, вдоль нынешних Дворцовой набережной и Миллионной улицы (царь, кстати, выбрал место для своего Зимнего дворца именно в Немецкой слободе, да и Летний дворец тоже был выстроен поблизости). Возле Красного канала, проходившего по западному краю нынешнего Марсова поля, находилась Греческая слобода, населенная галерными мастерами и моряками. Квартал между Мойкой (Мьей) и Миллионной (Немецкой) улицами называли в начале XVIII века «Финскими шхерами» — здесь проживали финны и шведские военнопленные. На Васильевском острове в начале 2-й линии была Французская слобода, образовавшаяся после приезда в 1716 году в Петербург выдающегося французского архитектора Ж. Б. А. Леблона, вместе с которым прибыла целая команда мастеров и подмастерий — художники, декораторы, резчики, обойщики, литейщики, каретники, садовники и т. д. Там же, на Васильевском, уже в петровское время появилась еще одна Немецкая слобода; в течение очень долгого времени этот остров считался местом обитания петербургских немцев. Об этом, в частности, напоминает одно из старейших кладбищ города — Смоленское лютеранское кладбище.

К северу от Кронверка расположилась Татарская слобода, где жили «сплошь татары, калмыки, казаки, турки и другие подобные народы в соответствии со своими обычаями». Автора «Точного известия о <…> крепости и городе Санкт-Петербург…» дополняет шотландец П. Г. Брюс, сообщающий в своих «Мемуарах», что здесь останавливались «азиатские купцы, а именно армяне, персы, турки, татары, китайцы и индусы». Память об этой слободе сохранилась в названии Татарского переулка.

Русская слобода размещалась между началом современного проспекта Добролюбова и Мытнинской набережной. Так же называли и ряд домов возле Литейного двора между Невой и нынешней Шпалерной улицей — тут стояли дворцы вдовствующих цариц — Прасковьи Федоровны и Марфы Матвеевны, царевича Алексея Петровича и сестры Петра Наталии Алексеевны.

Нужно подчеркнуть, что, хотя представители разных наций и селились в петровское время компактными общинами, каждая из этих слобод, подобно Немецкой слободе в Москве, не была изолирована от остального города. Можно говорить лишь о некоторой внутренней замкнутости Русской слободы возле Литейного двора, где, как писал историк Петербурга П. Н. Столпянский, «жили люди старинные, которые обращали свой взор не за море, не „в Неметчину“, а в глубь России, в Москву, и с нетерпением ожидали лишь того момента, когда, наконец, ими будут править по-старому». Однако здесь же стоял дом шотландца по происхождению Я. В. Брюса, человека совсем иного склада, одного из ближайших сподвижников Петра. В других слободах тем более можно было встретить людей любой нации: среди русских на нынешней Петроградской стороне жили финны, как указывает Л. Ю. Эренмальм, швед, оказавшийся в русском плену. В Немецкой слободе у Адмиралтейства кроме царя жили и