Кровавый век - Мирослав Попович

Почему немецкая армия проиграла маневренный период войны? Все историки осудили стратегию французского командующего Жоффра, все согласны с тем, что слабодушие Мольтке-младшего и судьбоносная ошибка командующего правофланговой армией фон Клюка привели к провалу немецкого наступления и срыву замыслов Шлиффена. Как же Жоффр все-таки выиграл? Как выиграли французы вопреки своей ошибочной военной доктрине, ошибочной стратегии и технико-организационной несостоятельности? Как произошло, что Германия все-таки увязла в окопной войне? Неужели в силу того, что Мольтке перебросил два корпуса к востоку и два – в Лотарингию? Неужели немцам просто в решающую минуту для победы над Францией не хватило пары корпусов на правом фланге? Может, и так.

Рейхстаг единодушно приветствует Вильгельма II. 4 августа 1914 года

Можно переиграть на компьютере давно прошедшую битву – и найти те ходы, которые немцам следовало сделать в августе-сентябре 1914 года. Но для философии войны не меньше значит и поиск тех ограничений, которые в той реальной обстановке уменьшили вероятность победы.

Более упрямый и дальновидный генерал, чем племянник «великого» Мольтке, возможно, устоял бы перед натиском влиятельных людей своей среды и сосредоточил бы всю пехоту на северо-западных подступах к Парижу. Историки той войны, снова и снова анализирующие действия Мольтке и его генералов, согласны с тем, что Генеральный штаб, связанный с милитаристской юнкерской средой, слишком чувствительно реагировал на ее политическое давление. Из-за этого милитаристы не хотели рисковать Лотарингией и особенно Восточной Пруссией. Почти бесконтрольное положение прусской группировки в армии и на флоте, ее исключительное влияние на императора обеспечивали высокопрофессиональный уровень военных решений, но в то же время слишком обременяли и ограничивали оперативные рассуждения политикой.

Война – это игра. Игра со своей более или менее интеллектуальной стратегией и полным или частичным использованием возможностей, которые иначе как в игре не откроются. Все попытки найти причины для каждого поступка и каждого события имеют мало смысла – задним числом все умные, история тоже. Историка должен интересовать вопрос, какие возможности были потеряны. А кто способен посчитать все бессмысленные случайности, которые с каждым шагом повышали уровень хаоса и неуправляемости на полях боев и отдаляли от первичных расчетов Шлиффена?

Но и с чисто стратегической стороны осторожность Мольтке не была неосмысленной. Ведь после разгрома Франции должно было начаться главное – разгром России. Захват русскими Восточной Пруссии означал бы, что ликвидирована угроза с севера всему польскому направлению, – а путь к Берлину с востока намного ближе и естественнее, чем с запада. Мольтке не мог не думать об этом. Ослабляя свой правый фланг в Пикардии, он решал стратегические задачи второго, российского этапа войны.

Безусловно, действия французского главнокомандующего Жоффра не были полностью адекватными относительно реальных военных условий. Он не оценил возможности стратегического маневра, опасности глубокого обхода французской армии немцами через Бельгию, его даже утешало то, что немцы втягиваются в боевые действия где-то на севере. Французские планы предусматривали исключительно наступательные действия, не определяя конкретно, где и какие именно, а согласно представлениям Жоффра, наступление должно было осуществляться в глубь Германии через труднодоступный гористый и лесистый массив Арденн. Это наступление быстро захлебнулось. В бессмысленных контратаках французы теряли больше людей, чем немцы, хотя немцы как наступающая сторона должны бы нести бо́льшие потери (соотношение потерь было в целом 3:4 в пользу немцев). Это очень напоминает «активную оборону» Красной армии в 1941–1942 годах.

Детальное планирование операций немецкими штабами вызывало у французских военных идеологов насмешки по поводу немецкого педантизма – точь-в-точь так же, как у советских военных идеологов через четверть века. Наступательный пафос французского командования прикрывал отсутствие конкретных стратегических разработок так же, как и в российской армии – и в Красной армии в первые годы Отечественной войны.

Ограничившись мобилизационными планами, французское военное руководство в дальнейшем рассчитывало на энтузиазм и героизм французского солдата и смекалку офицера в боевой обстановке.

Маршал Франции Ж. Жоффр инспектирует войска

При характеристике тогдашней французской военной доктрины историки временами ссылаются на аналогии с философской концепцией Анри Берсона о «жизненном порыве» (élan vital). Можно также вспомнить о философии модерна, усиленное внимание к человеческой субъективности, импрессионизм как искусство сиюминутного впечатления и так далее. Все эти аналогии бессмысленны. Как немецкая военная доктрина не имела никакого отношения к Ницше, так французская – к Бергсону или Сезанну. На французскую доктрину «наступления во что бы то ни стало», в вульгарном виде проповедовавшуюся в школе Сен-Сира полковником Гранмезоном, а более разумно – будущим маршалом Фошем, могло повлиять наследие колониальных войн, которые не требовали большого умственного напряжения. Большинство генералов мировой войны если не воевали где-нибудь в Африке, то, по крайней мере, служили в колониальных войсках или администрации. Но в целом стоит говорить просто о необоснованных претензиях французских военных на особенную роль в жизни нации и их неготовность к той войне, которая на них свалилась.

Дискуссия о том, перейти ли армии на защитный цвет мундиров, сохранить ли гордость Франции – красные панталоны, была ярким проявлением интеллекта и духовности французских военных (кстати, французская армия таки вошла в войну в красных панталонах, что ей дорого обошлось). Накануне войны борьба армии против социалистов за продолжение сроков службы до трех лет показала характерную черту французской военной психологии. Казалось бы, не было лучшего свидетельства несостоятельности социалистической концепции «общего вооружения народа». Однако в действительности социалисты Жореса в чем-то были правы. Настаивая на коротких сроках действительной службы, они стремились усилить роль резерва, приблизив войско таким способом к идеалу «народной армии». Генералитет, презирая резервистов, оказывал сопротивление именно этой тенденции, отстаивая армию-элиту, как и ее символ – красные штаны.

Ф. Фош, маршал Франции, Великобритании и Польши, академик

Следует подчеркнуть, что немецкая армия была ближе к образцу «народной армии». Резервные дивизии принимали участие в боях наравне с полевыми, хотя кайзер поначалу и обещал, что отцы немецких семейств воевать не будут. Характерно, что только около 30 % офицеров немецкой армии, преимущественно ее верхушка, происходили из прусских военных кругов. Основной состав офицерства составляли «образованные классы» Германии, то есть в первую очередь бюргерство. Высокие боевые способности немецких вооруженных сил в значительной мере отображали национальную солидарность и достаточно высокий образовательный уровень основной массы населения.

«Битва на Марне» уже не похожа на генеральные битвы наполеоновских времен. Это уже был вообще не бой, а множество или последовательность боев. «Битва на Марне» никому не принесла решающей победы, она лишь сорвала стратегию блицкрига, тем самым выведя стороны на уровень иной войны – позиционной войны на истощение.

Короче говоря, французское высшее офицерство и генералитет профессионально были на более низком уровне, чем немецкое. Можно даже сказать, что мышление выпускника школы Сен-Сира было на уровне идеологии командира полка или батальона – единицы, которая организует бой. Тот решающий бой, который мог иметь судьбоносное значение, – генеральная битва, – все равно был боем, только очень значимым. «Что такое генеральная битва? Это бой главной массы вооруженных сил, бой… с полным напряжением сил за настоящую победу».[142] Даже после войны битву на Марне расценивали как генеральную битву.

Говоря об ошибках немецких генералов накануне и в ходе «битвы на Марне», стоит принять во внимание, что военное руководство французов значительно облегчило немцам выполнение их планов. На пути к Марне у немецкой армии могли бы возникнуть более серьезные препятствия.

С удивительным упрямством Жоффр игнорировал уроки боевых действий. В его защиту нужно сказать, что он не поддавался политическим рассуждениям и был, например, готов отдать Париж, если бы этого требовали чисто военные соображения. Для Жоффра главным было уничтожение вооруженных сил противника, чему он и подчинял, как умел, свои действия. Как умел. Удар по открытому в результате ошибочного поворота к востоку правого фланга армии Клюка был бы невозможен, если бы командующий обороной Парижа, недоброжелатель Жоффра, смертельно больной и готовый на любые служебные конфликты генерал Галлиени не проявил собственную инициативу и большое упрямство. Удар англичан в стык между армиями Клюка и Бюлова был скорее следствием совпадения случайностей, чем продуманного плана. И французы, и немцы часто делали ошибки из-за отсутствия необходимой информации, которую частенько заменяли самые разные слухи.