Уцелевший - Эрик Хелм

— Посеребрил ручку, красавчик, посеребрил, драгоценный! Спасибо, сладкий, спасибо пригожий, да только не серебри ее, не золоти. Я на ручку прошу пустяк никчемный, тебе он безо всякой ценности либо нужды, а старой Мизке ой как пригодится!

Родриго недоуменно свел брови.

— Пустячок этот у тебя в седельной суме, — в левой, аккурат на донышке.

— А почему, старуха, ни лист не зашуршал, ни сучок не хрустнул, покуда ты приближалась? — с расстановкой осведомился опомнившийся и тотчас насторожившийся испанец.

— Мы, цыгане, умеем ходить неслышно, точно тени, красавчик, — хихикнула пришелица.

— А отчего это лошади глазом диким на тебя косятся, да все в сторонку норовят? — спросил Родриго.

— Глупые вам животины достались, красавчик, вот и норовят куда подальше от старой Мизки! Дай же пустяк никчемный, дай!

— Гони ее! — приподнялась Эрна. — Гони вон! — завизжала она, вскакивая и проворно закрываясь притиснутым к груди платьем. — Ради всего святого, ради Бога Самого, гони!

Баронессу объял невыразимый, холодный ужас. От цыганки исходило нечто неописуемо зловещее. Струи ледяного воздуха ползли по маленькой прогалине. Родриго не чувствовал их, будучи достаточно закален и вполне безразличен к нежданным обжигающим дуновениям — не то, что нежная, избалованная Эрна.

— Угомонись, красавица, — пробормотала цыганка.

— Убирайся, убирайся, убирайся!!!

* * *

Рыцарь замахнулся вновь, но менестрель опять подскочил вплотную, остановил запястье противника скрещенными руками, захватил, сделал три-четыре движения, похожих на фигуру непонятного танца — и забияка грохнулся на пол, уже обезоруженный. Бродяга поднял меч и швырнул в дальний угол.

— Угомонись, — молвил он почти дружелюбно. — Тебе со мною не справиться.

Поднявшись, витязь ошеломленно посмотрел на певца и ухватил за ножку тяжеленный дубовый табурет.

— Прекратить! — зарычал возникший в дверях Конрад фон Валленштедт. Из-за его спины выглядывала побледневшая Эрна.

Дерущиеся замерли. Все лица обратились к хозяину замка.

— Под моим кровом кабацкого смертоубийства не будет, — процедил Конрад. — Меч в ножны, сию минуту!

— Хорошенькое гостеприимство, — с горечью ответил седоусый. — Всякая безродная сволочь колотит опоясанного рыцаря, а вы, господин граф...

— Тебя же, негодяй, выгонят из этого замка плетьми, — сказал фон Валленштедт, поворачиваясь к менестрелю. — И скажи спасибо, что не вздернут, как надлежало бы.

— И не вздернут, и не выгонят! — вызывающе провозгласила Эрна.

— Молчать! — загремел Конрад. — Не суйся не в свои дела! Поганый простолюдин заносит руку на благородного гостя — мало того, опускает ее! — и я должен терпеть подобное?

— С вашего разрешения, — улыбнулся менестрель, — поганый граф. Я стараюсь путешествовать инкогнито, но ежели обстоятельства заставляют... Раймбаут дез Эркольт, к вашим услугам.

Забияка остолбенел. Конрад опешил. Имя дез Эркольта, знаменитого провансальского стихослагателя и бойца, было известно далеко за пределами крохотной области, откуда тот был родом.

Эрна смотрела на менестреля во все глаза.

— Вы сами вызвали меня на ссору, — вежливо поклонился дез Эркольт, обращаясь к седоусому. — Но, поскольку нынешнее мое обличье способно ввести в заблуждение и более... проницательного человека, сударь, будем считать, что просто свой, так сказать, своя не познаша... Выпьем за восстановленный мир и позабудем столь нелепую и никчемную размолвку.

— Я требую удовлетворения с мечами в руках, — упрямо возразил рыцарь.

Конрад открыто рассмеялся:

— Глубокоуважаемый Хорст, образумьтесь! Вы уже нападали на графа, который орудовал голыми руками. Теперь угодно вооружить кавалера дез Эркольта хорошим клинком? Оставьте, угомонитесь! Повторяю, смертоубийства под этим кровом не допускается.

Приблизившись к провансальцу, Эрна застенчиво посмотрела в смеющиеся голубые глаза, вспыхнула и сказала:

— Я думаю... теперь думаю... вы уцелели бы даже в схватке с драконом! Или злым волшебником...

— Преувеличиваете, сударыня, — мягко отвечал дез Эркольт. — Но послушайте, ведь как-никак, я всего лишь бродячий певец. А лютня уже отогрелась...

* * *

— Убирайся, — поддержал молодую женщину Родриго. — И поскорее.

Эрна заметила, что испанец бледен, хотя разговаривает спокойно. Даже слишком спокойно.

— Дай пустяковинку, дай! — продолжала клянчить старая карга.

Родриго наклонился и вынул из ножен меч.

— Пошла вон! — зашипел он со внезапной яростью в голосе.

— Ладно, ладно, красавчик. Монетку-то все равно подарил, никуда не денетесь, голубки. Дай, смеркнется чуток...

Лезвие вознеслось. Цыганка неожиданно громко захохотала, ударила оземь клюкой и растаяла в воздухе.

Эрна вскрикнула.

— Кажется, следует уносить ноги, — сказал испанец после долгого безмолвия. — Ну и окаянный же лес! Куда ни плюнь, всюду пакость и нечисть.

— Кто это был? — спросила Эрна.

— Почем я знаю? Только навряд ли добрая фея... Надобно подыскать убежище.

— Где?..

— Понятия не имею. Подальше от этого места. К востоку, все время к востоку, милая...

Взнуздав лошадей, Родриго сощурился.

— Давай-ка немного задержимся. Несколько минут, я надеюсь, роли не сыграют.

С лихорадочной быстротой испанец начал опустошать переметную суму, висевшую слева.

— Аккурат на донышке, говоришь? Ах ты, чума египетская! Все-то она, стерва старая, знает! Но в толк не возьму, на кой пес ей снадобился варяжский амулет...

— О чем ты, Родриго?

— С поверженных принято сдирать броню, сама знаешь. На память о честно добытой победе...

Эрна скривилась.

— Обычай таков, — почти извиняющимся тоном пояснил Родриго. — А мы в твое отсутствие шайку самого Торбьерна-Волчьей Шкуры повстречали.

— Ого!

— Торбьерн, хоть и был обыкновенной лесною сволочью, но рубился как сатана. Славным оказался бойцом, и честь я сыскал немалую.

— Ты одолел Торбьерна?

Родриго самодовольно ухмыльнулся и продолжил:

— Одолеть-то одолел, а вот доспехов на нем не водилось — берсерком числился. Не куртку же завшивленную брать! Поглядел я — кожаный мешочек у ворюги на шее болтается. Волчьей Шкуре он, думаю, уже безо всякой надобности, возьму хоть амулетик завалящий, повешу среди трофеев, будет что вспомнить под старость. Так, вообрази, уже связанного пришлось эфесом по голове колотить — чуть ли не зубами за гайтан ухватился, отдавать не хотел.

Эрна поморщилась.

— Бросил я мешочек в пустую сумку, решил после развязать, да сперва недосуг было, а потом...

— А потом новые неожиданные замыслы потребовали спешно трогаться в путь, — не без легкой горечи сказала Эрна, — и ты по забывчивости забросал честную добычу воинскими пожитками.