Нехорошее место - Дин Кунц

Он не мог показать ей глубину своей тревоги, поскольку Фелина очень гордилась тем, что может ходить на службу и зарабатывать на жизнь, несмотря на свою глухоту. Он не хотел подрывать самоуважение жены, показывая, что не верит в ее способность справляться с любым гнилым помидором, который швыряла в нее судьба. Поэтому он каждый день напоминал себе, что она прожила двадцать девять лет, не попав в серьезную передрягу, и, следовательно, он должен сдерживать желание очень уж ее опекать.

Пока Клинт мыл руки в раковине, Фелина накрывала кухонный стол к позднему обеду. Огромная кастрюля овощного супа подогревалась на плите. Она разлила суп по тарелкам, он достал из холодильника сыр. Положила Фелина на стол и батон итальянского хлеба с хрустящей корочкой.

Он проголодался, суп был отменный, густой от овощей и кусочков вырезки, но к тому времени, когда Фелина опустошила свою тарелку, Клинт успел съесть лишь половину, потому что часто прерывал еду, чтобы поговорить с женой: Фелина не могла читать по его губам, если он одновременно ел и разговаривал. А ему хотелось не столько есть, как рассказать о событиях прошедшего дня. Она наполнила свою тарелку, долила супа и в его.

За стенами их маленького домика Клинт не слишком отличался разговорчивостью от камня, но в компании Фелины мог бы конкурировать с ведущим ток-шоу. И он не просто болтал, а с удивительной легкостью входил в роль блестящего рассказчика. К примеру, умел так рассказать анекдот, чтобы Фелина отреагировала на него по максимуму, потому что ему нравилось наблюдать, как жена смеется, как ее глаза широко раскрываются от изумления. В жизни Клинта она стала первым человеком, чье мнение имело для него значение, и ему хотелось, чтобы она воспринимала его умным, красноречивым, остроумным и веселым.

На начальном этапе их взаимоотношений он задавался вопросом, не является ли глухота Фелины тем фактором, который позволял ему открываться перед ней. Родившись глухой, она никогда не слышала ни единого слова, а потому и сама не научилась говорить ясно и четко. Она реагировала на рассказ Клинта (и потом собиралась рассказать ему о том, как прошел ее день) языком жестов, который он выучил, чтобы понимать жену. Поначалу он действительно думал, что именно ее врожденная глухота обусловила его желание делиться с ней самым сокровенным, поскольку она уже никому ничего не могла рассказать: по части неразглашения секретов разговор с Фелиной практически не отличался от разговора с самим собой. Но со временем Клинт понял, что рассказывает ей все не потому, что она глухая. Он хотел, чтобы она разделяла с ним каждую мысль, каждый поступок (и она делилась с ним своими мыслями и делами), из-за того, что просто ее любил.

Когда он рассказывал Фелине о том, как Бобби и Джулия трижды уходили в туалет во время разговора с Френком Поллардом, она так и заливалась смехом. Ему нравился ее смех, теплый и мелодичный, как будто радость, которую она не могла выразить словами, полностью передавалась через него.

— Эти Дакоты — та еще парочка, — говорил он. — Когда впервые встречаешься с ними, они кажутся такими разными, что просто удивляешься, как им удается работать вместе. Но, когда узнаешь их поближе, понимаешь, что они подходят друг к другу, как два элемента картинки-головоломки, и становится ясно, что это идеальная команда.

Фелина положила ложку и знаками показала: «Как и мы».

— Конечно, как и мы.

«Мы подходим друг другу даже лучше, чем элементы картинки-головоломки. Мы подходим, как штекер и гнездо».

— Безусловно, — согласился он, улыбаясь. Потом понял сексуальную окраску ее слов и рассмеялся. — Какие у тебя, однако, грязные мысли.

Она улыбнулась и кивнула.

— Штекер, значит, и гнездо.

«Большой штекер, узкое гнездо, хороший контакт».

— Чуть позже я проверю твою проводку.

«Мне срочно необходим первоклассный электрик. Но сначала расскажи мне о вашем новом клиенте».

В ночи за стенами дома прогремел гром, и внезапный порыв ветра швырнул дождем в окно. Разгулявшаяся гроза только усиливала тепло и уют кухни. Клинт удовлетворенно вздохнул и тут же пожалел о том, что Фелина из-за своей глухоты не сможет понять, как это здорово — спокойствие дома, за стенами которого бушует стихия.

Из кармана брюк он достал красный камень, один из тех, что Френк Поллард принес в офис.

— Я позаимствовал один, потому что хотел, чтобы ты на него взглянула. У этого парня их целая банка.

Она взяла камень размером с виноградину большим и указательным пальцами, подняла, посмотрела на просвет. «Красотища, — показала она свободной рукой. Положила камень на стол рядом с тарелкой. — Он очень дорогой?»

— Мы этого еще не знаем, — ответил он. — Завтра получим заключение гемолога [21].

«Я думаю, он дорогой. Когда повезешь его обратно в офис, убедись, что в кармане нет дыры. Если потеряешь его, боюсь, тебе очень долго придется за него расплачиваться».

Камень вобрал в себя свет лампы, отразил от грани к грани, вернул, окрасив ярко-красным, разрисовав лицо Фелины алыми пятнами и точками. Словно забрызгал кровью.

Предчувствие недоброго охватило Клинта.

«Чего ты нахмурился?»

Он не знал, что и сказать. Не понимал, чего вдруг так испугался. По спине, от копчика до основания черепа, пробежал холодок. Словно по позвоночнику одна за другой рушились костяшки домино. Протянул руку и передвинул камень на несколько дюймов, чтобы кровавые отражения падали не на лицо Фелины, а на стену за ее спиной.

Глава 36

К половине второго ночи Хол Яматака с головой ушел в роман Джона Д. Макдональда «Последний оставшийся». Единственный в палате стул не предназначался для долгого сидения, о комфорте его создатели не задумывались, запах дезинфицирующих средств, который пропитывал больничный воздух, не радовал, съеденный накануне обед отзывался отрыжкой, но книга столь увлекла его, что, проглатывая страницу за страницей, он забыл про эти мелкие неудобства.

На какое-то время забыл даже про Френка, пока не услышал короткое шипение, словно стравливался воздух высокого давления, и не почувствовал дуновения ветерка. Он оторвался от книги, поднял голову, ожидая увидеть Полларда, сидящего на кровати или пытающегося выбраться из нее, но Полларда не было.

Потрясенный, Хол вскочил, уронив книгу на пол.

Кровать опустела. Поллард лежал на ней всю ночь, последний час спал, но теперь исчез. В палате царил легкий полумрак. Флуоресцентные лампы под потолком погасили, но света от настольной вполне хватало для того, чтобы разогнать тени по углам. Поэтому в том, что на кровати никто не лежит, сомнений быть не могло. Простыни не отбросили в сторону, они заботливо укрывали матрас, оба боковых ограждающих поручня оставались на месте, а вот Френк Поллард испарился, как фигура, высеченная из сухого льда.