Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поначалу я рассчитывала, что мне поможет государство. Как бы не так! Тогда я (один в поле воин!) решила образовать фонд. Принцип работы такой организации, как фонд, в то время во Франции был мало известен, его привез из Америки государственный советник Мишель Поме. Это его Мальро назначил своим советником в министерстве, и это он создал Фонд Франции. Я обратилась к Поме, когда фонды уже существовали: был Фонд Магов и разные другие. И Поме мне сказал: «Осторожно, Дина, это дантовский „Ад“. Жуткая головная боль». Но я ввязалась в это – и справилась. Каким образом? Сама не знаю, это было выше человеческих сил. В течение многих лет я была вынуждена – и до сих пор это делаю – платить за ремонтные работы. Я вам говорила: мне пришлось продать целые коллекции, чтобы расплачиваться с банками. И тем не менее, если бы все нужно было начать сначала, я бы это сделала. Потому что нет ничего более замечательного, чем создание музея. Ничего!
(АЖ) Вам повезло, что вы находитесь рядом с Музеем д’Орсе. Туда ходит много народу – логично, что идут и к вам.
(ДВ) И рядом с Музеем Родена! С этими двумя музеями мы не только соседи, но и близкие друзья.
(АЖ) Кстати, о дружбе: сделаем еще одно отступление. Расскажите о ваших отношениях с политическими деятелями. Вы встречались с Гастоном Деффером после той истории 1940 года?
(ДВ) Директор Музея современного искусства Жан Кассу знал, что я хочу организовать Музей Майоля. Дело было после войны, он порекомендовал меня своему другу Гастону Дефферу, который был министром колоний. Я пришла в последний день существования Министерства колоний, там все было как в вестерне «Да здравствует Вилья»: все носились с канделябрами, коврами, в общем, это было переселение народов. Я вхожу в кабинет министра. Он говорит: «Жан мне сказал, что ты хочешь открыть музей?» В то время мы еще были на ты. «Да, я хочу, но как, в каком здании?» Он меня внимательно выслушал: про мою жизнь, про отношения с Майолем. «Я выделю тебе дворец в Марселе!» – «А что мне делать с дворцом в Марселе? Майоль должен быть в Париже». – Он оскорбился: «А что, я вот марселец!» – «Может быть, но Майоль-то нет! Его музей должен быть в Париже». Мы рассмеялись. Потом долгое время не виделись. Он стал важной персоной. И дрался на дуэли, что мне понравилось. Я ему написала. Он снова был министром[61], а я уже придумала свой фонд. Но у меня еще не было всех необходимых разрешений. Нужно было получить визы трех или четырех разных министерств, в том числе Министерства внутренних дел. И там был какой-то парень, который непонятно по какой причине месяцами блокировал досье. Я решила снова встретиться с Деффером. Тогда мы уже не были на ты. Я рассказала ему про музей и про фонд. Он был впечатлен. Позвонил и вызвал того типа, который чуть не год не давал хода моему проекту. Разрешение было получено за две минуты. Мы с Деффером посмотрели друг на друга и в мгновение ока увидели нашу молодость и нашу прошедшую жизнь. Мы с ним больше не виделись, и я об этом жалею. Это был исключительный человек, настоящий трудоголик, и очень душевный.
(АЖ) А другие политики?
(ДВ) Ах да, де Голль! Я сидела в тюрьме в то же время, что и его племянница Женевьева. Это у нее я получила свою первую правительственную награду. Муж Женевьевы, Бернар Антониоз, если помните, отвечал за операцию Тюильри. Де Голль был очень занятным. Он был очень тронут тем, что я сделала во время войны. Когда меня ему представили, я оказалась совсем маленькой рядом с ним – он был высоченный. Он наклонялся. У него были странные глаза, и я смотрела на него в упор. «Что это с вами?» – «Мой генерал, вам это покажется нелепым, но для меня это очень важно. У вас глаза моей собаки Чи-чи». Он расхохотался. Мы подружились. Я часто его видела. Он приглашал меня на важные мероприятия, например, когда во Францию впервые приехал Леонид Брежнев. Там было двадцать женщин, говорящих по-русски, но де Голль выделял меня!
(АЖ) Вряд ли они с Брежневым были друг другу симпатичны!
(ДВ) Это точно. В общем, было два президента республики, с которыми я могла общаться: с де Голлем и с Миттераном. Де Голлю я могла сказать что угодно. И, встретившись через год, он продолжал разговор с того самого места, на котором мы остановились. Его очень интересовали всякие обыденные вещи. Ему нравилось узнавать, что люди думают, что их заботит.
(АЖ) А с Миттераном как вы познакомились?
(ДВ) Во времена галереи. Анна Пенжо, хранительница в Музее д’Орсе и мать Мазарины, жила на улице Жакоб, и он часто заходил к ним. Миттеран просил меня пригласить для него моих знакомых художников. Он выслушивал их, и, как я вам говорила, ему очень нравилось творчество Корнелиса Зитмана.
(АЖ) И он официально открывал ваш музей!
(ДВ) Миттеран открыл музей 20 января 1995 года, за несколько недель до того, как он стал доступен публике. И Миттеран заплакал при мне: он знал, что умирает (скончался он год спустя). В какой-то момент мне это надоело, и я ему сказала: «Франсуа Миттеран, посмотрите на мою невестку. Она со дня на день родит. Ничто не кончается, все начинается вновь». И он начал крутиться вокруг моей невестки. В общем, закончилось это так: сразу после завершения церемонии открытия музея ее отвезли в больницу, и она родила. На следующий день Миттеран позвонил и спросил, родился ли ребенок. «Родился, это мальчик». – «А как его назвали?» – «Александр!» – Похоже, он был разочарован. Возможно, он надеялся, что мальчика назовут Франсуа.
Двор дома «Фонтан „Времена года“» в период строительных работ, 1988 г.
(АЖ) Теперь, когда галерее уже несколько десятилетий и существует музей, какие вещи поступают в галерею, а какие – в музей? Как вы их разделяете?
(ДВ) Галерея продолжает жить за счет выставок,
