Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер

Я никому не стремлюсь доставить удовольствие. Они вскормлены антисоветизмом, и, поскольку принципы советской системы распространены даже вне России и угрожают всем нам, эти художники остаются ниспровергателями. Они не могут забыть. На Западе этого никто не понимает, для этого нужно было пожить там. Там царила смертельная жестокость, это было уничтожение людей.

(АЖ) Но все эти исторические картины, они не рискуют со временем выйти из моды?

(ДВ) Это не исторические картины! Они политические. И потом, это в них уже заложено, помимо их воли. Эти художники должны самовыражаться. В 1970 году я смотрела на картины Кабакова. Говорю ему: «Почему ты пишешь своих персонажей в углу». – «Потому что они боятся. Они прячутся».

Эти русские – концептуальны, и никто в России не понимал, что это значит. Они были совершенно отрезаны от остального мира. Именно потому, что они были не такими, как все. Но я интересовалась ими не оттого, что они были русскими. Они были необычными. А необычность в этой отвратительной стране, где не существовало никаких свобод, была признаком бунта против общества, признаком гениальности.

(АЖ) Быть может, в них вас привлекал и мощный протест против скудоумия окружающего официального искусства?

(ДВ) Конечно! Их живопись – политическая, абсолютно политическая. Против советской власти, против репрессий, против диктатуры, против отсутствия свобод, против шаблонного искусства… И они были правы. Именно искусство помогает понять, на чем зиждется империя. Смотрите, во время Великой французской революции стали интересоваться произведениями времен Римской империи. А римляне, эти великие воины, которые несли «цивилизацию», покорили Европу, проложили дороги, художниками были посредственными. Сила никогда ничего не производит.

(АЖ) Но это парадоксально. Когда ваши русские художники оказались на Западе, разве они не были вынуждены полностью измениться, поменять свою манеру?

(ДВ) Для них это очень непросто. Ведь это их основа основ: они настолько пропитаны своей былой борьбой, что им трудно бороться за новые идеалы. Кабаков с этим так и не расстался. Но, поскольку он гениален, его картины по-прежнему изумительны. Он нашел свой путь со своими полотнами. Возьмите пример Йозефа Бойса. Во время Второй мировой войны он был летчиком. Его самолет был сбит в далекой России. И подобравшие Бойса крестьяне, вместо того чтобы убить его, стали лечить и выходили теми средствами, которые у них были: салом и войлоком. В то время крестьяне еще носили валенки. Бойс пришел в себя – и навсегда остался во власти этих двух элементов: сала и войлока. И они сопровождают все его творчество. То же самое с Кабаковым: он остался в Советском Союзе, он продолжает бороться – всегда. В этом и заключается искусство – это то, что сидит в человеке, то, что он должен выразить.

(АЖ) Вы хотите сказать, что двое других изменятся?

(ДВ) Да нет! Из этих двоих лишь один претерпевает изменения. Янкилевский – конструктивист, но он остается непримиримым врагом советской системы. Намного большим европейцем стал Булатов. А Кабаков полностью остается под воздействием диктатуры. В сущности, все трое отмечены родимыми пятнами: их прошлый опыт был слишком серьезным, слишком глубоким. Это было бесчеловечно, и против этого нужно бороться.

(15)

Возвращение к фонтану «Времена года»

(АЖ) То, как складывалась ваша жизнь, в том числе галерейная жизнь, – не было ли все это предвосхищением того, чем позднее станет Фонд?

(ДВ) Пожалуй, да. В этом есть какая-то тайна, потому что я всегда оставляла себе самые изумительные картины или предметы, которые проходили через мои руки. Иногда я была вынуждена что-то продавать, но, как я вам говорила, я делала это скрепя сердце. Мне больше нравилось покупать, чем продавать. И я должна была хранить. «Зачем вы это храните?» – «Я же коллекционер!» И это было правильно. Благодаря этому я смогла открыть музей. Я горжусь тем, что хранила, любила и защищала произведения искусства, которые я приобретала по всему миру. Для собственного удовольствия и ради них самих – чтобы они могли жить дальше.

(АЖ) В сущности, я уже говорил в начале наших бесед: этот Фонд – своеобразный памятник вашему пройденному пути.

(ДВ) Но эта сторона проявилась намного позднее. Я не собиралась сама открывать музей. Я полагала, что что-то сделают власти и организация «Музеи Франции»! Но никто и пальцем не пошевелил, и мне пришлось действовать самой.

(АЖ) В вашей жизни есть удивительная случайность. Это бывший ресторан «Фонтан „Времена года“», где размещалось кабаре Пьера Превера: там выступала группа «Октябрь», а сегодня там находится Фонд. Как вам удалось вернуться в это волшебное место?

(ДВ) Еще один великолепный случай из моей жизни. Однажды я остановилась там на тротуаре, чтобы зарисовать фонтан и фасад…

(АЖ) Это место уже было пропитано искусством!

(ДВ) Да, это место удивительно! Особенно фасад. Фонтан «Времена года» Бушардона фигурирует в «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера. А фасад считается одним из красивейших фасадов XVIII века. А что это было за замечательное столетие – Эпоха Просвещения! Однако это обманка: остался лишь фасад. А за ним – второсортные квартиры XVIII века. И остатки старинного францисканского монастыря с великолепным сводчатым подвалом. Я пришла порисовать для себя. Там внизу, где сегодня размещается охрана музея, справа от ворот, сидела консьержка. Она вышла и сказала мне со своим простонародным парижским акцентом: «Чем рисовать, лучше бы купили!» Я вошла, спросила цену и действительно купила. Разумеется, небольшую квартирку. Это было в 1955 году.

(АЖ) Прямо под квартирой, в которой жил Мюссе?

(ДВ) Мюссе и Жорж Санд! Я с детства люблю Жорж Санд. Еще мой отец ее любил. Он водил меня посмотреть на ее статую в Люксембургский сад. Там я впервые увидела Жорж Санд.

(АЖ) Это не лучшее произведение искусства в Люксембургском саду!

(ДВ) К сожалению, нет. Но с тех пор я коллекционировала замечательные письма и вещи, принадлежавшие Жорж Санд.

(АЖ) Еще одна коллекция?

(ДВ) Да, и я ее обожаю.

(АЖ) Это была решительная и властная женщина – как и вы.

(ДВ) Она была матерью. Такой же матерью для любовников, как и для своих детей.

(АЖ) Вы сразу стали подумывать о том, чтобы выкупить здание целиком?

(ДВ) Нет, сначала я купила место, чтобы жить и растить моих двух сыновей. Идея сделать фонд пришла намного позже. Знаете, нечасто бывает, чтобы сыновья были вам так близки и стали вашим продолжением.

(АЖ) Раз уж вы об этом заговорили, как вы воспитывали своих детей?

(ДВ) Я всем предоставляла свободу. Настоящую, анархистскую свободу, но, разумеется, мирную. Свободу для моих мужей, моих любовников, моих детей… Каждый делал что хотел. А потом все вернулись ко мне и сказали: «Нет, мы хотим работать с тобой!»

(АЖ) Продолжая тему – вы были замужем несколько раз…

(ДВ) Я была нормальной женщиной. Замуж выходила